прекрасно иметь в себе огонь и тушить его!» — Я долго над этим думала. Что можно ответить на такую вещь?


К чему гасить огонь? Гасить его не надо. А к чему разжигать? Человек может погибнуть, если огонь вспыхнет в нем слишком сильно. Горение могут вынести только немногие избранные. Я лично говорю: надо всегда разжигать костер в сердце прохожих, только искру бросить, огонь уж сам разгорится.


Лучше мученья, огненные, яркие, чем мирное тленье. Но как убедить людей, что гореть надо, а не тлеть. Они потребуют моментально гарантию, расписку в счастье.


Всё сводится к риску и дерзости. Только они спасут людей от спячки.


Дерзость мысли, чувства, слова! Говорить, не боясь преград, идти смело, никому не отдавая отчета, куда и зачем, влечь за собой толпу…


Это чудно! Но… если не горенье нужно, а замерзание! Вот Брюсов, — забрался на гору, на самую вершину (по его мнению) творчества и, борясь с огнем в своей груди, медленно холодеет и обращается в мраморную статую.


Разве замерзание не так же могуче и прекрасно, как сгорание? Милый Понтик, глядя на все это с медицинской точки зрения. Вы скажете, что это всё сплошная отвлеченность, что природа не считается с капризами отдельных личностей и пр.


Но Вы мне тем-то и нравитесь, что в Вас эстетик сильнее врача, а то бы я не стала Вам писать всего этого.


Вы, м. б., помните мои стихи «В Монастыре», которые показывала Вам Соня? Они написаны под впечатлением разговора с этим странным знакомым.


В нем есть что-то каменное и холодное. Когда я поговорю с ним, все светлое, красивое, смелое исчезает и дает место какому-то кошмарному бреду, полному диких ужасов и страшных картин.


Во время разговора с Вами я чувствовала себя так ясно, так хорошо. Вообще я очень отдохнула в Орловке. А теперь всё смято, беспорядочно, сумбурно. В голове бродят какие-то отрывки мыслей. Ничего не могу обобщить. Связь как-то утерялась.


Порой мне бывает страшно и откуда-то со дна всплывает что-то темное. Мне кажется, что это начало сумасшествия. Впрочем, это шаблонно — все так говорят и никто не сходит с ума.


Прочтите это письмо еще раз вечером, если хотите меня понять.


О, Петя, как тяжело жить одной. Я боюсь одиночества и своей тоски. Бегу ко всем, лишь бы забыться. Как бы мне хотелось быть сейчас в столовой и слушать. «Два гренадера».[2185 - Баллада немецкого композитора Роберта Шумана на стихи Генриха Гейне «Die beiden Grenadiere».] Вижу отсюда, как Соня полулежит на диване, а Вы вкладываете валик и приговариваете:


— «Ах ты черт, странно, что ж это он не лезет?» — Глажу Вас против шерстки. Лапу, товарищ!


МЦ.


23-го июля 1908 г., Таруса


Вы, Понтик, пожалуйста, не воображайте, впрочем. Вы такой умный, что ничего и не вообразите.


Передо мной лежит раскрытая химия и ехидно улыбается.


Знаете что? Устроим зимой кружок, хотя бы литературный с рефератами по поводу прочитанного и прочим. К этому я стремлюсь из чувства самосохранения: с другими тоска не так страшна, да и приятно (хотя слово «приятно» сюда не годится) обмениваться мнениями насчет прочитанного и таким образом проверить стойкость и верность своих убеждений. Как Вы думаете на этот счет? У Вас, верно, есть кто-нибудь, кто бы пожелал участвовать?


Оказывается, что экзамен мой будет числа 28-го сентября месяца, так что я напрасно не осталась у Вас, чтобы ехать в Соковнино.[2186 - Соковнино — село Чернского уезда Тульской губернии. Там находилось имение тетки Юркевича по материнской линии —