оборвался.


— Я редко бываю в Москве, возможно реже: ледяной ад поездов, и катящиеся лестницы, и путаница трамваев, — и у меня здесь в голицын-ской школе учится сын, от которого я не уезжаю, а — отрываюсь, и я как вол впряглась в переводную работу, на которую уходит весь день. И первое желание, попав в Москву-выбраться из нее. (У меня нет твердого места, есть — нора, вернее — четверть норы — без окна и без стола, и где — главное — нельзя курить.)


Но я все-таки приду к Вам — из благодарности, что вспомнили и окликнули.


МЦ.


Голицыно, 10-го мая 1940 г.


Дорогая Вера Меркурьева,


Не объясните равнодушием: всю зиму болел — и сейчас еще хворает сын, всю зиму — каждый день — переводила грузин — огромные глыбы неисповедимых подстрочников — а теперь прибавилось хозяйство (раньше мы столовались в Доме отдыха, теперь таскаю сюда и весь день перемываю свои две кастрюльки и переливаю — из пустого в порожнее; если бы — из пустого в порожнее!) — кроме того, не потеряла, а погребла Ваше письмо с адресом, только помнила: Арбат, а Арбат — велик.


О Вашем знакомом.[2137 - А. С. Кочетков. Возможно, Меркурьева хотела познакомить с ним Цветаеву и пригласить на лето в местечко Старки под Москвой.] Я поняла, что писатель, приехавший в писательский дом — жить, и рассчитывала встретиться с ним вечером (мы иногда заходим туда по вечерам), а когда мы пришли — его там не оказалось, т. е. оказалось, что он нарочно приезжал от Вас и тотчас же уехал. Вышло очень неловко: я даже не предложила ему чаю.


Буду у Вас (т. е. — надеюсь быть) 12-го, в выходной день, часам к 11-ти — 12-ти утра, простите за такой негостевой час, но я в городе бываю редко и всегда намало, и всегда столько (маленьких!) дел.


10-го июня собираюсь перебраться поближе к Москве, тогда, авось, будем чаще встречаться — если Вам этого, после встречи со мной, захочется.


Итак, до послезавтра!


Сердечно обнимаю


МЦ.


Непременно передайте Вашему знакомому, что я очень жалею, что его тогда — тáк — отпустила, но мне было просто неловко задерживать его, думая, что он торопится раскладываться и устраиваться.


Объясните ему.


Москва, 31-го августа 1940 г.


Дорогая Вера Александровна,


Книжка и письмо дошли, но меня к сожалению не было дома, так что я Вашей приятельницы[2138 - Збруева Нина Павловна. Направляя ее к Цветаевой, Меркурьева писала «…может быть, она Вам сможет в чем-нибудь помочь. В ее добром желании можно не сомневаться».] не видела. Жаль. Для меня нет чужих: я с каждым — с конца, как во сне, где нет времени на предварительность.


Моя жизнь очень плохая. Моя нежизнь. Вчера ушла с улицы Герцена,[2139 - Цветаева с сыном жили в университетском доме по улице Герцена, 6, в квартире академика А. Н. Северцова.] где нам было очень хорошо, во временно-пустующую крохотную комнатку в Мерзляковском переулке.[2140 - Комнатка Е. Я. Эфрон и 3. М. Ширкевич. Ее обитатели в это время жили на даче.] Весь груз (колоссальный, все еще непомерный, несмотря на полный месяц распродаж и раздач) оставили на улице Герцена — до 15-го сентября, в пустой комнате одного из профессоров. — А дальше??? —


Обратилась к заместителю Фадеева — Павленко — очаровательный человек, вполне сочувствует, но дать ничего не может, у писателей в Москве нет ни метра, и я ему верю. Предлагал зáгород, я привела основной довод: собачьей тоски, и он понял и не настаивал. (Загородом можно жить большой дружной семьей, где один другого выручает, сменяет, и т. д. — а