(в обоих случаях — тройные кавычки!).


Марк Львович о месте замолчал, вообще замолчал, на торжественном собрании нашего союза (выборы председателя и всего состава правления) отсутствовал, кто-то потом рассказывал: «уехал освежиться на 5 дней». Есть разные помойки: предпочитаю свою, внешнюю! На людях я его всегда защищаю и отношусь к нему с добротой, но есть что-то в этой доброте от моей высокой меры, а м. б. — просто от презрения. Мое отношение к нему — мое отношение к еврейству вообще: тяготение и презрение. Мне ни один еврей даром не сходил! (NB! А ведь их мно-ого!).


_________


Завадский («мой» Завадский) из председателей ушел, выбрали при моем живейшем соучастии В. Ф. Булгакова. Он сиял — красным, как пион. Седые волосы над младенчески-розовым лбом лоснились. М. б. — двинет сборник? Рукописей — чудовищная толща, — сколько грядущих мстителей! Были бы здесь, рассказала бы в жестах и в лицах, много смешного, но так, в отдалении, теряет остроту. Дала в сборник «Поэму Конца» — ту, над обрывом, от которой у Вас разболелась голова — сосны и акации, помните? — очень бы хотелось именно здесь, в Праге, но… если дадут меньше кроны строка (je baisse а vue de 1'oeil!)[118 - Я на глазах уступаю (фр.).] придется изъять.


Да, на каком-то вечере в Чешско-Русской Едноте (была второй раз за два года) видела Родзевича. Сидели за столиком с Булгаковой. Прислонили для приличия два стула, якобы ожидая еще пару, которая, разумеется, не явилась. В один из перерывов подошел (Булгаков, по обыкновению, «va faive un petit tour pour me faire plaisir»[119 - Делает небольшой обход, чтобы доставить себе удовольствие (фр.).] — и Родзевич, не рассчитывая на ее быстроту, не боялся). Мы стояли с Александрой Захаровной[120 - А. 3. Туржанская.] — она в голубой шали, я — в голубой шали, она — из деревни, я — из деревни… Истово поцеловал руку, и я, задерживая его — в своей: — «Родзевич! Да у Вас женские часы!» — «Даже девические». — «Ну, девические — это никогда не точно!» Улыбнулся своей негодной улыбкой (с Булгаковой от такой быстроты отвык) — и, естественно, ничего не нашел в ответ. (Булгакова, получив от своего и всех православных, — отца[121 - Булгаков С. Н. (о. Сергий Булгаков)] 400 крон на рождение, купила вместо одних, — двое часов, и те и другие — женские: одни себе на правую, другие Родзевичу — на правую: того же вида, качества и размера, чтобы — если и будут врать, врали одинаково. А собственного и всех православных, — отца оболгала, сказав, что часы стоят 400 крон. Рассказывала мне это еще летом, заменив часы Родзевичу какой-то другой необходимостью). Постояли — разошлись. Постояли и с возвратившейся из турне Булгаковой. — Как все просто, и если бы заранее знать! — Со мной всегда так расставались, кроме Бориса Пастернака, с которым встреча и, следовательно, расставание — еще впереди.


Дорогая Ольга Елисеевна, найдите мне оказию в Москву, к нему, — верную! Если не скорую, то — верную. Я сегодня видела его во сне: «Die Nacht ist tiefer, als der Tag gedacht» (ночь глубже, чем это думал день),[122 - „Песни опьянения“ Ф. Ницше] он катал в коляске какую-то девочку — хоть десять! — и жену видела, разумную, не- или умно-ревнивую, — словом, мне нужно ему написать. (Не писала с июня, и на последнее письмо — о своем будущем Борисе — ответа не получила, хочу проверить.) Без любви мне все-таки на свете не жить, а вокруг все такие убожества!


Если бы я надеялась, что письмо когда-нибудь дойдет, я бы писала