Группы евразийцев»; «Кадеты и революция»; отзывы о советских журналах и др.] Пришлю Вам No «Новой Газеты» с его статьей, выйдет 15-го,[1176 - Статья С. Я. Эфрона «Долой вымысел: о вымысле и монтаже». В следующем No (1 мая) — «Заметки о кино».] — увидите и, если понравится, м. б. дорогая Раиса Николаевна, поможете ему как-нибудь проникнуть в английскую прессу. Тема (Советский Кинематограф) нова: из русских никто не решается, а иностранцы не могут быть так полно осведомлены из-за незнания языка и малочисленности переводов. Повторяю, у Сергея Яковлевича на руках весь материал, он месяцами ничего другого не читает. Другая статья его принята в сербский журнал[1177 - «Руска кинематографска индустрийа» — «Руски архив» (1931. No 13).] (но увы вознаграждение нищенское). Может писать: о теории кинематографии вообще, о теории монтажа, различных течениях в Советской Кинематографии, — о ВСЕМ ЧТО КАСАЕТСЯ СОВЕТСКОГО и, вообще, кинематографа.


Но связей в иностранной прессе (кроме Сербии) у нас пока нет. В эту его деятельность (писательскую) я тверже верю, чем в кинооператорство: он отродясь больной человек, сын немолодых и безумно-измученных родителей (когда-нибудь расскажу трагедию их семьи), в 16 лет был туберкулез, (в 17 лет встреча со мной, могу сказать — его спасшая), — болезнь печени — война — добровольчество — второй взрыв туберкулеза (Галлиполи) — Чехия, нищета, студенчество, наконец Париж и исступленная (он исступленный работник!) работа по Евразийству и редакторству — в прошлом году новый взрыв туберкулеза. В постоянную непрерывную его работу в кинематографе верить трудно — работа трудная, в физически-трудных условиях. Подрабатывать ею — может.


Главное же русло, по которому я его направляю — конечно писательское. Он может стать одним из лучших теоретиков. И идеи, и интерес, и навык. В Чехии он много писал чисто-литературных вещей, некоторые были напечатаны. Хорошие вещи.[1178 - Например: «Октябрь 1917 года» (На чужой стороне. Берлин; Прага. 1925. № 11); «Видовая» (Своими путями. Прага. 1926. № 12/13); «Тиф» (Ковчег. Прага. 1926. № 1); «Тыл» (Благонамеренный. Брюссель. 1926. № 2).] Будь он в России — непременно был бы писателем. Прозаику (и человеку его склада, сильно общественного и идейного) нужен круг и почва: тó, чего здесь нет и не может быть.


Я — другое, меня всю жизнь укоряют в безыдейности, а советская критика даже в беспочвенности. Первый укор принимаю: ибо у меня взамен МИРОВОЗЗРЕНИЯ — МИРООЩУЩЕНИЕ (NB! очень твердое). Беспочвенность? Если иметь в виду землю, почву, родину — на это отвечают мои книги. Если же класс, и, если хотите, даже пол — да, не принадлежу ни к какому классу, ни к какой партии, ни к какой лнтературной группе НИКОГДА. Помню даже афишу такую на заборах Москвы 1920 г. ВЕЧЕР ВСЕХ ПОЭТОВ. АКМЕИСТЫ — ТАКИЕ-ТО, НЕОАКМЕИСТЫ — ТАКИЕ-ТО, ИМАЖИНИСТЫ — ТАКИЕ-ТО, ИСТЫ-ИСТЫ-ИСТЫ — и, в самом конце, под пустотой:


— и —


МАРИНА ЦВЕТАЕВА


(вроде как — голая!)


Так было так будет. Что я люблю? Жизнь. Всё. Всё — везде, м. б. всё то же одно — везде.


Из-за приветствия Маяковского на страницах Евразии (два года назад) меня прогоняют из Последних Новостей (Милюков: «Она приветствовала представителя власти», NB! Маяковский даже не был коммунист, его не пускали в пролетарские поэты!), из-за поэмы Перекоп (добровольчество), которую, продержав 2 года в ящике и — вынужденная необходимостью — я может быть, если примут, помещу в правом (где ничего в стихах не смыслят) еженедельнике