дней как содержит табаком.


Да, инцидент с «Дорогим». Его заглазно выбрали в правление союза писателей, по предложению Калинникова.[131 - Каллиников И. Ф. — прозаик, поэт, переводчик] (Уезжал на 5 дней «освежиться» — вроде как с той русской чешкой — фамилию забыла — с ужасным голосом.) Приезжает, является в Союз — с отказом: «1) Это не союз писателей, ибо здесь их почти что нет 2) за 2 года существования союз ничего не сделал, даже не организовал охраны своих прав перед издательством „Пламя“, зачастую эксплуатировавшим писателей 3) я — единственный из социалистов, попавших в правление, и без своих не могу». Общее смущение, вот-вот уже начнут уговаривать (улещать-умасливать) — причем большинство его не выносит — и Сережа, подымая руку:


— «Прошу слова» — и, получив: «Я бы предложил, приняв во внимание заявление Марка Львовича, перейти к очередным делам». Общее согласие. Секунда столбняка, вспышка румянца, руки в рукава, торопливое прощание, — изчез.


Сережа кругом прав, и я его всячески одобряю: писателей прежде всего должен был защищать Марк Львович — социалист, член союза и служащий «Пламени». Это заявление — вызов.


_______


Кончаю, уступая место Але. Целую Вас и Адю и жду письма.


МЦ.


Р. S. Недели через две Катя Рейтлингер будет проездом в Париже. (Едет в Англию на какой-то православный съезд и в Париже будет дня 4.) Дам ей Ваш адрес. Если бы удалось что-нибудь заполучить от Людмилы Чириковой, Катя бы наверное привезла. О ее поездке напишу подробнее.


Вшеноры, 11-го декабря 1924 г.


Дорогая Ольга Елисеевна,


Ваше дело с иждивением плохо: Ляцкий обещал сделать, чту может, но заранее предупредил, что ничего не может, — прошения поданы и утверждены, срок пропущен.


15-го вышлю Вам 50 крон, когда смогу — еще 50, я уже давным-давно не получала ниоткуда ничего, иначе бы выслала раньше.


Был у нас в прошлое воскресенье — совершенно неожиданно — Невинный, предстал уже в сумерки и уехал в проливной дождь. Приехал, из кокетства, без зонта и без калош, и был очень смущен неожиданным (это в Чехии-то!) явлением природы. Говорил, естественно, о Париже, куда собирается через две недели и на несколько месяцев. Жаловался — довольно кротко, впрочем, — на какое-то Ваше возмущенное письмо к товарищам, ту же нотку я уловила и у Маргариты Николаевны (между нами!), у которой мы недавно были с Алей.


Какая квартира! (Скороговоркой: «не квартира, а конфетка!») — Возглас не осуждения, не зависти, а удивления. Тепло — и не где-нибудь, в каком-нибудь углу (NB! печном) — а сразу, равномерно и всюду. Какие-то испанские балконы с зеленью — вроде зимнего сада или тропик — запах эвкалипта и духов, скатерть, приборы, бархат на девочке и на креслах — восхитительно. Лебедева не было, что прелести не убавляло.


Обещала разузнать мне про лечебницу, врача, бандаж и пр. Была мила. Накормила чудным обедом. Скоро увижусь с ней еще.


Жду визита одной чешки[132 - А. А. Тесковой.] — пожилой и восторженной, которая пригласила меня читать лекцию о чем хочу в Карловом университете 7-го мая 1925 г. в 7 ч. вечера, на что ей было объявлено о моих собственных 7-ми месяцах и гадательных еще часах и датах определенного февраля 1925 г.


Жаль, что она не акушерка! С деловым (у Достоевского — умным) человеком и поговорить приятно. Но она, кажется, увы — старая дева! Если она лирически спросит, чего бы я хотела, я отвечу: «Козы для ребенка и няньки для меня». — Это вместо тридевяти царств-то!