по-верблюжьи.

И будут в золоте пустынных зорь
Горбы — болеть, купцы — гадать: откуда,
Какая это вдруг напала хворь
На доброго, покорного верблюда?

Но, ни единым взглядом не моля —
Вперед, вперед — с сожженными губами,
Пока Обетованная земля
Большим горбом не встанет над горбами

Но верблюды мы с Вами — добровольные.


(Кстати, моя дочь Аля в младенчестве говорила: горблюд, а Мур — люблюд (от люблю)


________


Кончаю. Увидимся — и будем видаться — непременно. Я за Вашу дружбу — держусь.


Обнимаю Вас и люблю Очень хочу, чтобы Вы сюда приехали'


МЦ.


Голицыно, 29-го января 1940 г.


Дорогая Людмила Васильевна,


Начну с просьбы — ибо чувствую себя любимой.


(«Сколько просьб у любимой всегда…») Но эта просьба, одновременно, упрек, и дело — конечно — в Тагере.


Я достала у Бориса Пастернака свою книгу «После России», и Тагер не хотел с ней расставаться (NB! с ней — не со мной, — passions[2096 - Предметы страсти (фр.).] —) Когда он уезжал, я попросила его передать ее Вам — возможно скорее — но тут начинается просьба: я мечтала, чтобы Вы ее мне перепечатали — в 4 экземплярах, один — себе, один — мне, один — Тагеру, и еще запасной. — «Нужно мне отдельно писать Людмиле Васильевне?» — «Нет, я тотчас ей ее доставлю».


По Вашему (вчера, 28-го полученному) письму вижу, что Тагер не только Вам ее не отнес, а Вам даже не позвонил.


Дело же, сейчас, отнюдь не только лирическое: один человек из Гослитиздата, этими делами ведающий, настойчиво предлагает мне издать книгу стихов, — с контрактом и авансом — и дело только за стихами. Все меня торопят. Я вижу, что это — важно. Давать же борисину книгу я не хочу и не могу: во-первых, там — надпись,[2097 - Текст надписи Цветаевой на подаренном Пастернаку сборнике «После России»: «одним словом Борису — Марина. Медон, 1928 г.».] во-вторых — ее по рукам затреплют, а он ее любит, в-третьих — она по старой орфографии («Живет в пещере, по старой вере» — это обо мне один дальний поэт, люблю эти строки…)[2098 - Ходасевич советовал ей сделать на двери дома в Ванве табличку: «Живет в пещере, по старой вере».] Словом, мне до зарезу нужен ее печатный оттиск, по новой орфографии.


Конечно, я бы могла отсюда позвонить Тагеру, но… я — и телефон, раз, я — и сам Тагер, два. Тагер очень небрежно поступил со мной — потому что я — с ним — слишком брежно, и даже больше (переписала ему от руки целую поэму (Горы)[2099 - Цветаева переписала «Поэму Горы» и подарила автограф жене Е. Б. Тагера, Елене Ефимовне] и ряд стихов, и вообще нянчилась, потому что привязалась, и провожала до станции, невзирая на Люсю[2100 - Люся Тагер — жена Е. Б. Тагера.] и ее выходки…) — я назначила ему встречу в городе, нарочно освободила вечер (единственный) — все было условлено заранее, и, в последнюю минуту — телеграмма: — К сожалению, не могу освободиться — и (без всякого привета). После этого у меня руки — связаны, и никакие бытовые нужды не заставят меня его окликнуть, хотя бы я теряла на нем — миллиарды и биллиарды.


Он до странности скоро — зазнался. Но я всегда думала, что презрение ко мне есть презрение к себе, к лучшему в себе, к лучшему себе.


Мне было больно, мне уже не больно, в чтó сейчас важно — раздобыть у него книгу (его — забыть).


Тот вечер (с ним) прошел — с Борисом Пастернаком, который, бросив последние строки Гамлета,[2101 - Б. Л. Пастернак работал над переводом «Гамлета» Шекспира по договору с МХАТом.] пришел по первому