то же, — службы — нужен здоровый корень. Дружба и снисхождение, только жаление — унижение. Я не Бог, чтобы снисходить. Мне самой нужен высший или по крайней мере равный. О каком равенстве говорю? Есть только одно — равенство усилия. Мне совершенно все равно, сколько Вы можете поднять, мне важно — сколько Вы можете напрячься. Усилие и есть хотение. И если в Вас этого хотения нет, нам нечего с Вами делать.


Я всю жизнь нянчилась с немощными, с не хотящими мочь, и если меня от этого не убыло, то только потому, что меня, должно быть, вообще убыть не может; если меня от этого не убыло, тем от меня — не прибыло. С мертвым грузом нехотения мне делать нечего, ибо это единственный, которого мне не поднять.


Если бы Вы ехали в Париж — в Национальную библиотеку или поклониться Вандомской колонне[1999 - Колонна, установленная на Вандомской площади в Париже в честь побед Наполеона] — я бы поняла; ехали бы туда самосжигаться на том, творческом. Вашем костре — я бы приветствовала. Если бы Вы ехали в Париж — за собственным одиночеством, как 23-летний Рильке, оставивший о Париже бессмертные слова: „Я всегда слышал, что это — город, где живут, по-моему — это город, где умирают“[2000 - Из «Записок Мальте Лауридса Бритте» Рильке] — ехали в свое одиночество, я бы протянула Вам обе руки, которые тут же бы опустила: будь один!


Но Вы едете к Адамовичу и K°, к ничтожествам, в ничтожество, просто — в ничто, в богему, которая пустота бóльшая, чем ничто; сгорать ни за что — ни во чью славу, ни для чьего даже тепла — как Вы можете, Вы, поэт!


От богемы меня тошнит — любой, от Мюргера[2001 - французский писатель Анри Мюржэ, прошедший школу первых литературных навыков в среде артистической богемы. Автор книг «Сцены из жизни богемы», «Сцены из жизни молодых людей» и др.] до наших дней; назвать Вам разницу? Тогда, у тех, был надрыв с гитарой, теперь — с „напитками“ и наркотиками, а это для меня — помойная яма, свалочное место, — и смерть Поплавского, случайно перенюхавшего героина (!!! NB! всё, что осталось от „героя“) — для меня не трагедия, а пожатие плеч. Не жаль, убей меня Бог, — не жаль. И умри Вы завтра от того же — не жаль будет.


Да, недаром Вы — друг своих друзей, чего я совершенно не учла и не хотела учитывать, ибо свое отношение к Вам (к Вашему дару) — построила на обратном.


Бедное „дитя города“! Вы хотите за такое — жизнь отдавать? Да такое ее и не примет.


Этой зимой я их (вас!) слышала, — слушала целый вечер в Salle Trocadéro — „смотр поэтов“.[2002 - Вероятнее всего, речь идет о большом вечере поэтов, состоявшемся 15 февраля 1936 г. в Salle des Societes Savantes.] И самой выразительной строкой было:


И человек идет домой

С пустою головой…


Честное слово, этим человеком я себя почувствовала — после этого вечера.


Когда человек говорит: я — мертв, что же: попробуем воскресить! (И воскрешала!) Но когда человек говорит: я — мертв и НЕ хочу воскреснуть, — милый друг, что же мне делать с трупом???


Мертвое тело с живой душой — одно, а вот живое тело с мертвой душой…


Я могу взять на себя судьбу — всю. Но не могу и не хочу брать на себя случайности(тей). Лень и прихоть — самые меня отвращающие вещи, слабость — третья …


30-го сентября 1936 г., четверг.


Vanves (Seine) 65, Rue J. В. Potin


— Между первым моим письмом и последним нет никакой разницы…[2003 - Слова Штейгера. В его письме к Цветаевой: «Между моим этим письмом на 16 страницах и моим последним письмом — нет никакой разницы. Ни в