женщины — Ваша пустота была бы принята. Только боги не боятся даров. Встретьте — бога.


Вы узнáете его по неизбывной пустоте его приемлющих рук: по неизбывности его голода — на дар: сердечный жар. Бог есть — пожирающий. Сыты — только люди. Ваш Люсьен (как все мои Люсьены — их много — это — порода!) Вас — нас — обманули мнимыми голодом и жаждой: Аидовым теням нужна была лишь капля живой крови: мы несли — всю свою!


Но нас с вами, Ариадна, узнают — по неизбывности дара, который кончается (ли?) — только с жизнью. Поэтому — Люсьены кончаются, мы — нет. Не ставьте себя с ним рядом: Вы — не он: Вы — его обратное. Поставьте его перед собой — как камень преткновения — о который Вы только — (еще лишний раз!) преткнулись — на пути своего дара — богам. Любите его, конечно, но как это конечно похоже на кончено, не потому что (и т. д. и — много так далее), а потому что Вы — Вы, а не Ваша улыбчивая соседка по квартире, которая дала бы ему — как раз в меру — своей скудости и его немощи.


Простите за резкость! Меня такие привидения — замучили, и всё-таки я их предпочитаю всем «реальным и нормальным».


не окончено и не отослано[1751 - Приписка рукой Цветаевой красным карандашом.]


МЦ


16-го января 1939 г.


Paris, 15me 32, Bd Pasteur, Hôtel Innova, chambre 36


С Новым Годом, дорогая Ариадна! Все поджидала от Вас весточки и начинаю серьезно тревожиться — почему молчите? Неужели — тáк плохо? Не забудьте, что скоро — весна, что день уже вырос на 20 минут, что скоро снимете — теплое и наденете — свежее (я всегда лечусь — такими вещами: зализываюсь!) — что вдруг — неожиданно — Вы приедете в Париж и мы снова окажемся с вами в каком-нибудь саду, на какой-нибудь скамейке — только нас и ждавшей… А может быть даже поедем в какой-нибудь спящий городок — с чудным названием вроде Mantes[1752 - Mantes-la-Jolie — городок под Парижем с собором, построенным в то же время, что и Собор Парижской Богоматери.] и с единственным событием: собором. А м. б. — просто в Версаль (где я не была — годы: не с кем! ни с кем не хочется) где встанем наверху большой лестницы, по которой спустимся к воде, на мое любимое (совсем не версальское!) бревно.


У меня нет ни одной настоящей дружбы-есть хорошие отношения — а Вы знаете как это вяло и мало.


Единственная фабула моей жизни (кроме книг) — кинематограф. Видели ли Вы — La femme du boulanger[1753 - Жена булочника (фр.). — Фильм французского режиссера и писателя Марселя Паньоля.] с Raimu[1754 - Жюль Мюрер Ремю] и целой деревней — невинных сердцем? Для меня сама деревня — её стены и улички и ворота — была бы фабулой, и я всегда удивляюсь, когда люди ищут — другой. Но для верности скажем — тáк: сосну я любила с такой же страстью, как другие человека, человека — avec le même détachement,[1755 - С той же отчужденностью (фр.).] как другие — сосну. И сосна всегда была довольна, человек — никогда.


Жду непременно и скоро от Вас письма — а то чувство, что пишу в пустоту. Я писала Вам последняя — большое письмо со всем, что я знаю об этой роковой породе. Писала — как себе: то, что всю жизнь себе говорила.


Если не читали — прочтите Rosamond Lehmann[1756 - Розамон Леман] — Poussière (Dusty Answer)[1757 - Пыль (Ответ из пыли) (фр., англ.).] — она о нас — я них. Очень прошу! (Poussière — издательство Feux Croisés).


До свидания! Обижусь, если не откликнитесь. Обнимаю Вас и детей.


МЦ.


18-го марта 1939 г., суббота


Paris, 15me


32, Bd