больно как всем, и сейчас (после беседы) мне очень больно. Больно от того, что Вы мне не верите. Больно от Вашего молчаливого вопроса: — Зачем я Вам? — Я ведь еще ни слова не сказала Вам ктó Вы, а Вы уже отнекиваетесь: — Не я! Вы ничего не хотите взять из того, что я Вам Несу. Вы отводите руку, и мои — опускаются. Из нас двоих Вы — богатый, а не я.


Вы унижаете меня до доказательств: — «Докажите, почему я Вам дорог, почему именно я» — и я начинаю чувствовать себя виноватой — что Вы мне дороги, и сама перестаю понимать.


Я из Вас возвращаюсь — неузнаваемой: «победителем», чудовищем, нечеловском. Моя хозяйка, с которой я живу жизнь дней,[2117 - То есть хозяйка дачи, А. Ф. Лисицына, где Цветаева снимала комнату.] Вам лучше скажет — кто я.


— Сказать Вам как это было? Может быть, это Вам все скажет, а если это не скажет — уже ничего не скажет.


— Пойдем будить Тагера?


Я вошла. На кровати, сверх кровати — как брошенная вещь — лежали Вы, в коричневой куртке, глубоко и открыто спящий, и у меня сердце сжалось, и что-то внутри — там где ребра расходятся — зажглось и стало жечь — и стало болеть.


Милый друг, может быть, если бы мы сели рядом, плечо с плечом, все сразу бы дошло, и не пришлось бы так много спрашивать. Есть вопросы, на которые нельзя ответить словами, можно ответить плечом и ребром, потому что слова — даже то же ребро Поэмы Конца — всегда умны (ребро: Адам: Ева — и так далее — и даль во все стороны — и неминуемо отводит друг от друга) — и содрогание от такого стихотворного ребра — только призрак того живого содрогания. Мы — словами — выводим вещь из ее темного лона на свет, и этот свет неизменно — холоден. (Ведь горит — Люся[2118 - Е. Е. Тагер.] — от Поэмы Конца, от того самого ребра, только потому, — что она это ребро возвращает обратно в грудь (откуда это ребро сразу рвется — к другому ребру), с бумаги — в грудь, всю Поэму Конца — с бумаги — в грудь, уничтожая слова, делая их тем, чем они были: боком, плечом, ребром, вздохом. — Спросите — ее. Недаром она говорила о каком-то недозволенном ее чтении: недозволенном присвоении.


Мы с вами — не то делаем — мы с чем-то — жестко обходимся.


_______


«Трамплин для стихов» — тот, живой, спящий, щемящий Вы?


…И еще: голос, странная, завораживающая певучесть интонации, голос не совсем проснувшегося, еще — спящего, — в котором и озноб рассвета и остаток ночного сна. (То самое двусмысленное «дрогнете вы»,[2119 - Из стихотворения М. Цветаевой «Двух — жарче меха! рук — жарче пуха…» (7 января 1940 г.).] — впрочем, все равно: говорить я их не буду, печатать — тоже нет, а Вы теперь — знаете.)


И еще: — зябкость, нежелание гулять, добровольный затвор с рукописью, — что-то монашеское и мальчишеское — и щемяще-беззащитное — и очень стойкое…


Я не хотела Вам всего этого говорить, я думала — Вы сами поймете, и говорю Вам это почти насильно — от непосильного чувства, что я того спящего — чем-то обидела, ибо: если я — достоверно (хотя и мимовольно)


Вами обижена, то может быть в Вы — моим призраком, тем нечеловеком, который не я. Я или не я — но обида — была, и она носат мое имя, и я за нее ответственна, и звучит она из Ваших уст — приблизительно — тáк: — «Ты меня не знаешь[2120 - Кстати, сличите с первой строкой первого листа: тот упрек с этим (примеч. М. Цветаевой).] и по моему поводу „галлюцинируешь“ („как визионера дивинация“…[2121 - Из стихотворения Б. Пастернака «Кремль в буран конца 1918 года».]), а я — живой человек, может быть хуже, чем