зная ни кто ни что, принял за акушерку.) Сергей Яковлевич ездил в Бельгию по евразийским делам и в очаровании от страны. Был на Ватерлоо. Сейчас он болен (очередная печень), болен и Мур — что-то в легком, лежит в компрессах и горчичниках, простудился неизвестно как. Докторша нашла у него послескарлатинный шумок в сердце, кроме того советует вырезать аденоиды. Я вся в этих заботах, с Алиного отъезда (2 недели) просто не раскрыла тетради, которую уже заплел паук. До Муркиной болезни непрерывно с ним гуляла, а в лесу да еще с ним — какое писанье!


Прочла весь имеющийся материал о Царице, заполучила и одну неизданную, очень интересную запись — офицера, лежавшего у нес в лазарете.[628 - Рукопись И. В. Степанова «Лазарет Ея Величества», которую Цветаева очень ценила и безуспешно пыталась устроить в печать.] Прочла — довольно скучную — книгу Белецкого о Распутине с очень любопытным приложением записи о нем Илиодора, еще в 1912 г. («Гриша», — м. б. знаете? Распутин, так сказать, mise a nu[629 - Здесь: в обнаженном виде (фр.).]).


Прочла и «Im Westen nichts neues»,[630 - «На Западном фронте без перемен» (нем.).] любопытная параллель с «Бравым солдатом Швейком» — (Хашека) — которого, конечно, знаете? В обеих книгах явный пересол, вредящий доверию и — впечатлению Не удивляйтесь, что я это говорю: люблю пересол в чувствах, никогда — в фактах. (Каждое чувство — само по себе — пересол, однозначащее.) Не всякий офицер негодяй и не всякий священник безбожник, — это — Хашеку. Не всех убивают, да еще по два раза, — это — Ремарку. (Rehmark? Тогда — немец. А — Remark? — читала по-французски.)


Да, чтобы не забыть: деньги за Федорова в издательстве с благодарностью получены.


(А старая Кускова[631 - Кускова Е. Д.] взбесилась и пишет, что у евразийцев принято убивать предков. Прочтите ответ в ближайшей (субботней) «Эмигрантике», принадлежит перу Сергея Яковлевича)


… Сергей Яковлевич пролежал три дня, вчера потащился в Кламар и еле дошел — так ослаб от боли и диеты. Великомученик Евразийства. Сувчинский где-то на море (или в горах), Вера Александровна служит, никого не видаю, п. ч. все разъехались, кроме того — Али нет, и привязана к дому — или Медону, что то же. Лето у нас прошло, все улицы в желтых струйках, люблю осень.


До свидания! Горы люблю больше всего: всей нелюбовью к морю (лежачему) и целиком понимаю Ваше восхищение (NB! — от земли!)


Целую Вас. Привет Александру Яковлевичу. Пишите.


МЦ.


5/18-го сентября 1929 г.


Медон.


Дорогая Саломея! Где Вы и чту Вы? Писала Вам в Швейцарию, но безответно. Пишу Вам в торжественный для меня день — Алиного шестнадцатилетия. Ее шестнадцать лет + не-совсем-восемнадцать тогдашних моих — считайте!


Аля только что вернулась из Бретани, а я никуда не уезжала.


Целую Вас и жду весточки.


МЦ.


19-го сентября 1929 г.


Meudon (S. et O.)


2, Avenue Jeanne d'Arc


Дорогая Саломея! Наши письма скрестились. Очень рада повидаться, позовите меня с Сергеем Яковлевичем — есть грустные новости[632 - Вероятно, Цветаева имеет в виду возобновление у мужа старого легочного процесса.] — лучше вечерком. Аля вернулась из Бретани, и теперь мне свободнее. Спасибо за посылку иждивения.


Целую Вас и жду.


МЦ.


Брюссель, 21-го Октября 1929 г.


Дорогая Саломея! Я собака, — до сих пор Вас не поблагодарила. Брюсселем очарована: не автомобили, а ползуны, ждут пока решусь и не решаются — пока не решусь. Была на Ватерлоо, — ныне