привязалась.


Кончаю очередного Робин Гуда — выручало — и тихо, но верно подхожу к подножию полуторатысячестрочной горы — Этери. Эта Важа (она же — Пшавела) меня когда-нибудь — раздавит.


Народ — всё критики, из некритиков — Пяст,[2151 - Пестовский Владимир Алексеевич — поэт, переводчик.] очень больной, тяжко и громко дышащий, и трогательно старающийся быть как все, и чем больше старается — тем безнадежней отличается.


Мур как будто выздоровел, целую пятидневку ходит в школу, но — новая напасть: ему хотят привить тиф, а я боюсь, п. ч. t° к 6 ч. иногда еще повышается, и боюсь за сердце — ослабленное. Пока что — оттянула и написала Струкову[2152 - Струков Евгений Владимирович — врач из поликлиники Литфонда.] — что посоветует.


Из местных новостей — сильнейшая реакция М. С. Шагинян на статью Асеева — два Ш.[2153 - Статья Н. Н. Асеева «Довольно ли Маяковского?», где автор рассказывает о встрече «писательницы Ш»агинян с «писателем Ш»кловским.] Я, не входя в содержание спора, любовалась ее живостью.

— Ах, жаль. Вас нет, потому что —
Я сегодня в новой шкуре:
Вызолоченной — седьмой![2154 - Из стихотворения Цветаевой «Здравствуй! Не стрела, не камень…»]

А шкура — самая настоящая: баррранья, только не вызолоченная, а высеребренная, седая, мне в масть, цвета талого снега, купила за 70 рублей в местном Сельмаге, в мире реальном это воротник, огромный.


Бог наделил меня самой демократической физикой: я все люблю — самое простое, и своего барррана не променяла бы ни на какого бобра.


Эта шкура — Вам в честь.


До свидания — не знаю, когда, но всегда — с огромной радостью.


Поцелуйте Таню,[2155 - Т. И. Кванина.] Вас обнимаю. Мур шлет привет.


МЦ.


— Каждый раз — когда ели крабов — укол грусти, ибо никто их так весело не ест, как мы с Вами, теперь я их ем одна — и они стали простым продовольствием.


В последнюю минуту убедилась, что у меня нет Вашего другого адреса — посылаю на Таню.


28-го марта 1940 г.


Голицыно, Белорусской железной дороги — везде Дома Писателей — Дорогой Николай Яковлевич,


Нынче утром я шла в аптеку — за лекарством для Мура (у него очередной грипп, пролежал несколько дней с t°, нынче первый день встал, но, конечно, не выпускаю) — итак, бегу в аптеку, встречаю у станции Серафиму Ивановну и, радостно: — Ну, что — получили деньги? (Я вчера вечером, наконец, принесла ей остаток долга, но ее не было, оставила, для передачи Финку)[2156 - Финк Виктор Григорьевич — прозаик.] — Да. — Значит, мы в расчете? — Да, Марина Ивановна, но когда же — остальное? — Т. е. какое остальное? Я же внесла все 830 р.! — Да, но это — одна путевка… — Т. е. как — одна? — Да, плата за одну путевку — 830 р., а за две 1660 р. — Вы хотите сказать — за два месяца? — Нет, за один. Последнее постановление Литфонда. Вы, очевидно, меня не поняли: пользующиеся Домом свыше 3-ех месяцев платят 830 рублей. — Но мы же не в доме, мы в доме — часу не жили, мы же еще за комнату платим 250 рублей. — Я им говорила, что Вы мало зарабатываете… — И еще скажите. Скажите, что я больше 850 р. за двоих платить не могу. — Тогда они сразу снимут одного из вас с питания.


Расходимся. Два часа спустя прихожу в Дом завтракать — в руках, как обычно, кошелка с Муриной посудой. У телефона — Серафима Ивановна.


— «…Она говорит, что столько платить не может»… — Пауза. — «Снять с питания? Хорошо. Сегодня же? Так и сделаю».


Иду в кухню, передаю свои котелки. Нюра: — Да разве Вы не