критику, ненавидимому эмиграцией, англичане любят и чтят), переславшему письмо на прочтение мне. Источник этого письма, заряд его — Вы, нужно, чтобы творение вернулось к творцу, или еще лучше — река вспять, как Темза в часы отлива. У меня здесь явно сознание завершенного круга, все сошлось — как в песне, как в сказке.


Увидят ли когда-нибудь иначе как синим или лиловым или черным чернилом на бумаге — четвертый первого, второй третьего, третий первого, первый второго?[1128 - Цветаева так в ве встретилась с Р. Н. Ломоносовой. Пастернак и Святополк-Мирский встречались после возвращения последнего в СССР в 1932 г. Пастернак останавливался у Р. Н. и Ю. В. Ломоносовых в Лондоне в 1935 г. по пути из Парижа после Международного конгресса писателей в защиту культуры.]


МЦ.


Об этом дохождении письма Борис не должен знать. Это его смутило бы. Не я переслала, само вернулось.


Приписки на полях:


Спасибо за карточку свою и сына. Какой большой сын! Какая большая даль! Какая маленькая Вы! Как девочка в стране гигантов.


Придет весна — солнце — опять буду снимать, тогда пришлю всех нас. А тот затылок (кудрявый) — моего сына, а не дочери, она совсем гладкая, как мы все, — и Мур вьется за всех.


— «Мама, как по-французски генерал?» — «Général».


— «Потому что у него — жена?»


Обнимаю и бесконечно — благодарю, и тронута, и смущена.


МЦ.


3-го апреля 1930 г.


Meudon (S. et О.) France


2, Avenue Jeanne d'Arc


Дорогая Раиса Николаевна! Как благодарить??


Поставьте себя на мое место и оцените его — или мою — безысходность. Всю безысходность моей благодарности. Мне часто говорят, еще чаще — говорили, что у меня вместо сердца — еще раз ум, — что отнюдь не мешало — критикам например — обвинять мои стихи в бессмысленности.


Ответ мой был один: когда у меня болит, и я знаю что болит и отчего болит — болит не меньше, м. б. больше, потому что нет надежды, потому что болезнь, при всей видимости случайности, хроническая. Так с чувствами. Хотите слово самого большого поэта — не хочется сказать современности, не мое мерило — просто самого большого поэта, который когда-либо был и будет — Рильке (Rainer Maria Rilke).


— Er war Dichter und hasste das Ungefähre[1129 - Он был поэтом и терпеть не мог приблизительностей (нем.)] — (можно еще и Ungefährliche:[1130 - Безопасное (сущ.) (нем.).] от Gefahr, т. е. безответственное) — так и я в своих лабиринтах.


Простите за такое долгое лирическое отступление, но иначе Вам меня не понять.


Мне бесконечно жалко, что у меня нет на руках своих вещей — иных уже не достанешь — насколько легче было бы беседовать через океан. Ведь всякое письмо — черновик, не доведенный до беловика, отсылая — страдаю. А времени проработать письмо — нет. Всякое письмо сопровождается угрызением моей словесной совести (совести пишущего, а м. б. и самого слова во мне). Эта своеобразная и трагическая этика была дана мне — если не взамен, то в ущерб другой. Трагическая потому что ей ни в сем мире ни в том — что награды! Ответа — нет. Так например я могла бы быть первым поэтом своего времени, знаю это, ибо у меня есть всё, все данные, но — своего времени я не люблю, не признаю его своим.

…Ибо мимо родилась Времени.
Вотще и всуе Ратуешь! Калиф на час:
Время! Я тебя миную.[1131 - Последняя строфа стихотворения М. Цветаевой «Хвала Времени».]

Еще — меньше, но метче: могла бы просто быть богатым и признанным поэтом — либо там, либо здесь, даже не кривя душой,