странице. (Цитата с глазом Митридата) пришлю с четверговым.


I Дедушку пришлось переписать — очень затаскался и выглядел не древностью, а ветошью.


_______


На Пимена потеряла 3 фельетона в Последних Новостях, т. е. 600 фр., — но двух вещей зараз никогда писать не могла, — лучше ни одной (чего никогда не было!) Последние дни у нас перегорело все электричество, писала как Дмитрий Иванович при свече, в дыму гаснущей печки. Но все это — но и это пройдет (Соломонов перстень).[1472 - По преданию, на перстне царя Соломона было написано «И это пройдет»]


Около 16-го ноября 1933 г.


Милый Вадим Викторович,


Наконец — конец.


Вписку про глаз — прилагаю.


Мой сын Мур учится в Ecole secondaire de Clamart,[1473 - Средняя школа в Кламаре (фр.).] в 9 классе за плату 75 руб. в месяц. Если нужно будет свидетельство от директора — пришлю. Платить мне невмоготу, а переехать в Булонь (русская гимназия) не могла по той же причине. Надеюсь — будущей осенью. Вообще — надеюсь.(??)


Всего доброго


МЦ.


Р. S. У меня есть две квитанции за его учение: Октябрь и Ноябрь.


9-гo декабря 1933 г.


Clamart (Seine) 10, Rue Lazare Carnot


Милый Вадим Викторович,


(Обращаюсь одновременно ко всей Редакции)


Я слишком долго, страстно и подробно работала над Старым Пименом, чтобы идти на какие бы то ни было сокращения. Проза поэта — другая работа, чем проза прозаика, в ней единица усилия (усердия) — не фраза, а слово, и даже часто — слог. Это Вам подтвердят мои черновики, и это Вам подтвердит каждый поэт. И каждый серьезный критик: Ходасевич, например, если Вы ему верите.


Не могу разбивать художественного и живого единства, как не могла бы, из внешних соображений, приписать, по окончании, ни одной лишней строки. Пусть лучше лежит до другого, более счастливого случая, либо идет — в посмертное, т. е. в наследство тому же Муру (он будет БОГАТ ВСЕЙ МОЕЙ НИЩЕТОЙ И СВОБОДЕН ВСЕЙ МОЕЙ НЕВОЛЕЙ) — итак, пусть идет в наследство моему богатому наследнику, как добрая половина написанного мною в эмиграции и эмиграции, в лице ее редакторов, не понадобившегося, хотя все время и плачется, что нет хорошей прозы и стихов.


За эти годы я объелась и опилась горечью. Печатаюсь я с 1910 г. (моя первая книга имеется в Тургеневской библиотеке), а ныне — 1933 г., и меня все еще здесь считают либо начинающим, либо любителем, — каким-то гастролером. Говорю здесь, ибо в России мои стихи имеются в хрестоматиях, как образцы краткой речи, — сама держала в руках и радовалась, ибо не только ничего для такого признания не сделала, а, кажется, всё — против.


Но и здесь мои дела не так безнадежны: за меня здесь — лучший читатель и все писатели, которые все: будь то Ходасевич, Бальмонт, Бунин или любой из молодых, единогласно подтвердят мое, за 23 года печатания (а пишу я — дольше) заработанное, право на существование без уреза.


Не в моих нравах говорить о своих правах и преимуществах, как не в моих нравах переводить их на монету — зная своей работы цену — цены никогда не набавляла, всегда брала что дают, — и если я нынче, впервые за всю жизнь, об этих своих правах и преимуществах заявляю, то только потому, что дело идет о существе моей работы и о дальнейших ее возможностях.


Вот мой ответ по существу и раз-навсегда.


________


Конечно — Вы меня предупреждали о 65.000 знаках, но перешла я их всего на 18.000, т. е. на 8 печатных страниц, т. е. всего только на 4 листка. Вам — прибавить 4 листка, мне —