Петровна приподняла немного голову, с болезненным видом прижимая пальцы правой руки к правому виску и видимо ощущая в нем сильную боль (tic douloureux.[96])
- Что так, Прасковья Ивановна, почему бы тебе и не сесть у меня? Я от покойного мужа твоего всю жизнь искреннею приязнию пользовалась, а мы с тобой еще девчонками вместе в куклы в пансионе играли.
Прасковья Ивановна замахала руками.
- Уж так и знала! Вечно про пансион начнете, когда попрекать собираетесь, -- уловка ваша. А по-моему, одно красноречие. Терпеть не могу этого вашего пансиона.
- Ты, кажется, слишком уж в дурном расположении приехала; что твои ноги? Вот тебе кофе несут, милости просим, кушай и не сердись.
- Матушка, Варвара Петровна, вы со мной точно с маленькою девочкой. Не хочу я кофею, вот!
И она задирчиво махнула рукой подносившему ей кофей слуге. (От кофею, впрочем, и другие отказались, кроме меня и Маврикия Николаевича. Степан Трофимович взял было, но отставил чашку на стол. Марье Тимофеевне хоть и очень хотелось взять другую чашку, она уж и руку протянула, но одумалась и чинно отказалась, видимо довольная за это собой).
Варвара Петровна криво улыбнулась.
- Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты, верно, опять что-нибудь вообразила себе, с тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображением жила. Ты вот про пансион разозлилась; а помнишь, как ты приехала и весь класс уверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как madame Lefebure тебя тут же изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала, просто навоображала себе для утехи. Ну, говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?
- А вы в пансионе в попа влюбились, что закон божий преподавал, -- вот вам, коли до сих пор в вас такая злопамятность, -- ха-ха-ха!
Она желчно расхохоталась и раскашлялась.
- А-а, ты не забыла про попа... - ненавистно глянула на нее Варвара Петровна.
Лицо ее позеленело. Прасковья Ивановна вдруг приосанилась.
- Мне, матушка, теперь не до смеху; зачем вы мою дочь при всем городе в ваш скандал замешали, вот зачем я приехала!
- В мой скандал? - грозно выпрямилась вдруг Варвара Петровна.
- Мама, я вас тоже очень прошу быть умереннее, -- проговорила вдруг Лизавета Николаевна.
- Как ты сказала? - приготовилась было опять взвизгнуть мамаша, но вдруг осела пред засверкавшим взглядом дочки.
- Как вы могли, мама, сказать про скандал? - вспыхнула Лиза. - Я поехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что хотела узнать историю этой несчастной, чтобы быть ей полезною.
- "Историю этой несчастной"! - со злобным смехом протянула Прасковья Ивановна. - Да стать ли тебе мешаться в такие "истории"? Ох, матушка! Довольно нам вашего деспотизма! - бешено повернулась она к Варваре Петровне. - Говорят, правда ли, нет ли, весь город здешний замуштровали, да, видно, пришла и на вас пора!
Варвара Петровна сидела выпрямившись, как стрела, готовая выскочить из лука. Секунд десять строго и неподвижно смотрела она на Прасковью Ивановну.
- Ну, моли бога, Прасковья, что все здесь свои, -- выговорила она наконец с зловещим спокойствием, -- много ты сказала лишнего.
- А я, мать моя, светского мнения не так боюсь, как иные; это вы, под видом гордости, пред мнением света трепещете. А что тут свои люди, так для вас же лучше, чем если бы чужие слышали.
- Поумнела ты, что ль, в эту неделю?
- Не поумнела я в эту неделю, а, видно, правда наружу вышла в эту неделю.
- Какая правда наружу вышла в эту неделю? Слушай, Прасковья