свиданья.
- Сестру? Больную? Нагайкой? - так и вскрикнул Степан Трофимович, -- точно его самого вдруг схлестнули нагайкой. - Какую сестру? Какой Лебядкин?
Давешний испуг воротился в одно мгновение.
- Лебядкин? А, это отставной капитан; прежде он только штабс-капитаном себя называл...
- Э, какое мне дело до чина! Какую сестру? Боже мой... вы говорите: Лебядкин? Но ведь у нас был Лебядкин...
- Тот самый и есть, наш Лебядкин, вот, помните, у Виргинского?
- Но ведь тот с фальшивыми бумажками попался?
- А вот и воротился, уж почти три недели и при самых особенных обстоятельствах.
- Да ведь это негодяй!
- Точно у нас и не может быть негодяя? - осклабился вдруг Липутин, как бы ощупывая своими вороватенькими глазками Степана Трофимовича.
- Ах, боже мой, я совсем не про то... хотя, впрочем, о негодяе с вами совершенно согласен, именно с вами. Но что ж дальше, дальше? Что вы хотели этим сказать?.. Ведь вы непременно что-то хотите этим сказать!
- Да всё это такие пустяки-с... то есть этот капитан, по всем видимостям, уезжал от нас тогда не для фальшивых бумажек, а единственно затем только, чтоб эту сестрицу свою разыскать, а та будто бы от него пряталась в неизвестном месте; ну а теперь привез, вот и вся история. Чего вы точно испугались, Степан Трофимович? Впрочем, я всё с его же пьяной болтовни говорю, а трезвый он и сам об этом прималчивает. Человек раздражительный и, как бы так сказать, военно-эстетический, но дурного только вкуса. А сестрица эта не только сумасшедшая, но даже хромоногая. Была будто бы кем-то обольщена в своей чести*, и за это вот господин Лебядкин, уже многие годы, будто бы с обольстителя ежегодную дань берет, в вознаграждение благородной обиды, так по крайней мере из его болтовни выходит - а по-моему, пьяные только слова-с. Просто хвастается. Да и делается это гораздо дешевле. А что суммы у него есть, так это совершенно уж верно; полторы недели назад на босу ногу ходил, а теперь, сам видел, сотни в руках. У сестрицы припадки какие-то ежедневные, визжит она, а он-то ее "в порядок приводит" нагайкой. В женщину, говорит, надо вселять уважение. Вот не пойму, как еще Шатов над ними уживается. Алексей Нилыч только три денька и простояли с ними, еще с Петербурга были знакомы, а теперь флигелек от беспокойства занимают.
- Это всё правда? - обратился Степан Трофимович к инженеру.
- Вы очень болтаете, Липутин, -- пробормотал тот гневно.
- Тайны, секреты! Откуда у нас вдруг столько тайн и секретов явилось! - не сдерживая себя, восклицал Степан Трофимович.
Инженер нахмурился, покраснел, вскинул плечами и пошел было из комнаты.
- Алексей Нилыч даже нагайку вырвали-с, изломали и в окошко выбросили, и очень поссорились, -- прибавил Липутин.
- Зачем вы болтаете, Липутин, это глупо, зачем? - мигом повернулся опять Алексей Нилыч.
- Зачем же скрывать, из скромности, благороднейшие движения своей души, то есть вашей души-с, я не про свою говорю.
- Как это глупо... и совсем не нужно... Лебядкин глуп и совершенно пустой - и для действия бесполезный и... совершенно вредный. Зачем вы болтаете разные вещи? Я ухожу.
- Ах, как жаль! - воскликнул Липутин с ясною улыбкой. - А то бы я вас, Степан Трофимович, еще одним анекдотцем насмешил-с. Даже и шел с тем намерением, чтобы сообщить, хотя вы, впрочем, наверно уж и сами слышали. Ну, да уж в другой раз, Алексей Нилыч так торопятся... До свиданья-с. С Варварой Петровной анекдотик-то вышел, насмешила она меня третьего дня, нарочно за