злое, адское пламя светит, но не согревает, жжет, но не очищает. Ведь это Ставрогин прямо или косвенно губит и Лизу, и Шатова, и Кириллова, и даже Верховенского и иже с ним ... Каждого из подчиняющихся его влиянию обманывает его личина, но все эти личины разные, и ни одна не есть его настоящее лицо ... Так и не совершилось его исцеление, не изгнаны бесы, и гражданина кантона Ури постигает участь гадаринских свиней, как и всех, его окружающих. Никто из них не находится полностью исцеленным у ног Иисусовых, хотя иные (Шатов, Кириллов) его уже ищут".[481]
Н. А. Бердяев охарактеризовал "Бесы" как "мировую трагедию", главным действующим лицом которой является Ставрогин. Тема "Бесов", по мнению критика, "есть тема о том, как огромная личность - человек Николай Ставрогин - вся изошла, истощилась в ею порожденном, из нее эманировавшем хаотическом бесновании ... Это - мировая трагедия истощения от безмерности, трагедия омертвения и гибели человеческой индивидуальности от дерзновения на безмерные, бесконечные стремления, не знавшие границы, выбора и оформления ... Беснование вместо творчества - вот тема "Бесов"". "Бесы" как трагедия символическая есть лишь "феноменология духа Николая Ставрогина", вокруг которого, как вокруг солнца, уже не дающего ни тепла, ни света, "вращаются все бесы". Основные персонажи "Бесов" (Шатов, Кириллов, Петр Верховенский) - лишь эманации духа Ставрогина, некогда гениальной творческой личности.[482]
Критика начала XX в. отметила связь образа Ставрогина с декадентством. "Николай Ставрогин - родоначальник многого, разных линий жизни, разных идей и явлений, -- писал Н. Бердяев. - И русское декадентство зародилось в Ставрогине".[483] По мнению А. Л. Волынского, "Достоевский ... наметил в лице Ставрогина большое психологическое явление, в то время еще совсем не обозначившееся в русской жизни и едва обозначившееся в Европе, явление, получившее впоследствии наименование декадентства".[484]

8

Несколько в стороне от "бесовского" окружения Петра Верховенского стоят Шатов и Кириллов. Однако они тоже одержимые. Порвав с Петром Верховенским, они становятся жертвами "духовного провокатора" Ставрогина, который обольщает одного идеей обожествления народа, а другого - идеей обожествления личности.
Шатов и Кириллов принадлежат к числу тех людей, которых "съела идея". "Это было одно из тех идеальных русских существ, -- характеризует Шатова Хроникер, -- которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем" (с. 30).[485]
Близкую мысль Достоевский высказывает в "Дневнике писателя" 1876 г.: "Идея вдруг падает у нас на человека, как огромный камень, и придавливает его наполовину, -- и вот он под ним корчится, а освободиться не умеет" (XXIII, 24). По мнению писателя, подобную безграничную власть идея приобретает в переходное время над неустойчивым, расшатавшимся сознанием представителей "русского культурного слоя", не имеющих глубоких корней в родной почве, утративших связи с народными традициями и верой.
С. Н. Булгаков справедливо писал в свое время о противоречивом характере шатовской теории "народа-богоносца": "Делая столь чрезмерное ударение на идее особности, национальности религии, Шатов впадает в явный контраст с христианством, проповедь которого обращена ко