Степановича отступил к дверям, но не вышел. Петру Степановичу даже показалось, что он как-то знаменательно переглянулся с своим начальником.
- Ого, поймал-таки вас, скрытный градоначальник! возопил, смеясь, Петр Степанович и накрыл ладонью лежавшую на столе прокламацию. - Это умножит вашу коллекцию, а?
Андрей Антонович вспыхнул. Что-то вдруг как бы перекосилось в его лице.
Оставьте, оставьте сейчас! - вскричал он, вздрогнув от гнева, -- и не смейте... сударь...
- Чего вы так? Вы, кажется, сердитесь?
Позвольте вам заметить, милостивый государь, что я вовсе не намерен отселе терпеть вашего sans faèon[129] и прошу вас припомнить...
- Фу, черт, да ведь он и в самом деле!
- Молчите же, молчите! - затопал по ковру ногами фон Лембке, -- и не смейте...
Бог знает до чего бы дошло. Увы, тут было еще одно обстоятельство помимо всего, совсем неизвестное ни Петру Степановичу, ни даже самой Юлии Михайловне. Несчастный Андрей Антонович дошел до такого расстройства, что в последние дни про себя стал ревновать свою супругу к Петру Степановичу. В уединении, особенно по ночам, он выносил неприятнейшие минуты.
- А я думал, если человек два дня сряду за полночь читает вам наедине свой роман и хочет вашего мнения, то уж сам по крайней мере вышел из этих официальностей... Меня Юлия Михайловна принимает на короткой ноге; как вас тут распознаешь? - с некоторым даже достоинством произнес Петр Степанович. - Вот вам кстати и ваш роман, -- положил он на стол большую, вескую, свернутую в трубку тетрадь, наглухо обернутую синею бумагой.
Лембке покраснел и замялся.
- Где же вы отыскали? - осторожно спросил он с приливом радости, которую сдержать не мог, но сдерживал, однако ж, изо всех сил.
- Вообразите, как была в трубке, так и скатилась за комод. Я, должно быть, как вошел, бросил ее тогда не ловко на комод. Только третьего дня отыскали, полы мыли, задали же вы мне, однако, работу!
Лембке строго опустил глаза.
- Две ночи сряду не спал по вашей милости. Третьего дня еще отыскали, а я удержал, всё читал, днем-то некогда, так я по ночам. Ну-с, и - недоволен: мысль не моя. Да наплевать, однако, критиком никогда не бывал, но - оторваться, батюшка, не мог, хоть и недоволен! Четвертая и пятая главы это... это... это... черт знает что такое! И сколько юмору у вас напихано, хохотал. Как вы, однако ж, умеете поднять на смех sans que cela pa raisse![130] Ну, там в девятой, десятой, это всё про любовь, не мое дело; эффектно, однако; за письмом Игренева чуть не занюнил, хотя вы его так тонко выставили... Знаете, оно чувствительно, а в то же время вы его как бы фальшивым боком хотите выставить, ведь так? Угадал я или нет? Ну, а за конец просто избил бы вас. Ведь вы что проводите? Ведь это то же прежнее обоготворение семейного счастия, приумножения детей, капиталов, стали жить-поживать да добра наживать*, помилуйте! Читателя очаруете, потому что даже я оторваться не мог, да ведь тем сквернее. Читатель глуп по-прежнему, следовало бы его умным людям расталкивать, а вы... Ну да довольно, однако, прощайте. Не сердитесь в другой раз; я пришел было вам два словечка нужных сказать; да вы какой-то такой...
Андрей Антонович между тем взял свой роман и запер на ключ в дубовый книжный шкаф, успев, между прочим, мигнуть Блюму, чтобы тот стушевался. Тот исчез с вытянутым и грустным лицом.
- Я не какой-то такой, а я просто... всё неприятности, -- пробормотал он нахмурясь, но уже без гнева и подсаживаясь к столу, -- садитесь и скажите