веры и "подпольной" философией - желанием непременно заявить свою волю, показать "язык" богу, мирозданию, историческим законам. Он положил убить себя и тем самым открыть новую эру в жизни человечества, которая начнется с приходом "человекобога":
"- Кто научит, что все хороши, тот мир закончит.
- Кто учил, того распяли.
- Он придет, и имя ему человекобог.
- Богочеловек?
- Человекобог, в этом разница" (с. 226).[457]
Кириллов фанатически предан философии человекобожества и доводит ее до предела, перед которым остановились его знаменитые предшественники. Он приходит к выводу, что именно ему суждено сделать "пробу", стать первым человекобогом, "открыть дверь" и вывести человечество из тупика, освободив от страха и боли: "Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь человек еще не тот человек. Будет новый человек, счастливый и гордый. ... Кто победит боль и страх, тот сам бог будет", "Я обязан неверие заявить. ... Для меня нет выше идеи, что бога нет. За меня человеческая история. Человек только и делал, что выдумывал бога, чтобы жить, не убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый раз выдумывать бога" (с. 112, 575).[458]
"Тут было все, что и в последующих заговорах, -- ретроспективно вспоминал Достоевский общество Петрашевского, -- которые были только списками с этого ... т. е. тайная типография и литография, хотя не было, конечно, посягательств. ... Они (петрашевцы) точно так же верили ... что народ с ними ... и имели основание, так как народ был крепостной".[459] В число "последующих заговоров" Достоевский в данном случае включал, по-видимочу, и нечаевское движение.

7

"Я не описываю города, обстановки, быта, людей, должностей, отношений ... собственно частной губернской жизни нашего города, -- заявляет Хроникер в одной из записей к "Бесам". - Заниматься собственно картиною нашего уголка мне и некогда. Я считаю себя хроникером одного частного любопытного события, происшедшего у нас вдруг, неожиданного в последнее время и обдавшего всех нас удивлением. ... Само собою, так как дело происходило не на небе, а все-таки у нас, то нельзя же, чтоб и я не коснулся иногда, чисто картинно, бытовой стороны нашей губернской жизни, но предупреждаю, что сделаю это лишь ровно настолько, насколько понадобится самою неотлагательною необходимостью. Специально же описательною частию нашего современного быта заниматься не стану" (XI, 240-241).
Тем не менее лаконичные, но точные и конкретные описания губернского города в "Бесах" дают возможность установить, что, воссоздавая его, Достоевский отталкивался от впечатлений своей жизни в Твери в 1860 г.
Достоевский довольно точно воспроизвел в романе топографию Твери. Подобно тогдашней Твери, губернский город в "Бесах" разделен на две части, соединенные плашкотным (понтонным) мостом. Та часть города (Заречье), где жили брат и сестра Лебядкины, напоминает Заволжье, фабрике Шпигулина соответствует расположенная на тверской окраине текстильная фабрика Каулина, основанная в 1854 г.[460]
С Тверью были связаны и некоторые из реальных лиц, представляющих интерес для творческой истории "Бесов" (Тихон Задонский, живший в монастыре на берегах Тверцы и Тьмаки; М. А. Бакунин; тверской губернатор П. Т. Баранов, его жена; чиновник особых поручений при Баранове Н. Г. Левенталь - предполагаемые прототипы персонажей романа, о некоторых из них речь будет идти далее).
Город "Бесов" связывают с Тверью