Пригодятся и эти.
- А вы на меня всё еще рассчитываете?
- Вы начальник, вы сила; я у вас только сбоку буду, секретарем. Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые, на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна... или как там у них*, черт, поется в этой песне...
- Запнулся! - захохотал Ставрогин. - Нет, я вам скажу лучше присказку. Вы вот высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Всё что чиновничество и сентиментальность - всё это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать. Ха-ха-ха!
"Однако же ты... однако же ты мне эти слова должен выкупить, -- подумал про себя Петр Степанович, -- и даже сегодня же вечером. Слишком ты много уж позволяешь себе".
Так или почти так должен был задуматься Петр Степанович. Впрочем, уж подходили к дому Виргинского.
- Вы, конечно, меня там выставили каким-нибудь членом из-за границы, в связях с Internationale, ревизором? - спросил вдруг Ставрогин.
- Нет, не ревизором; ревизором будете не вы, но вы член-учредитель из-за границы, которому известны важнейшие тайны, -- вот ваша роль. Вы, конечно, станете говорить?
- Это с чего вы взяли?
- Теперь обязаны говорить.
Ставрогин даже остановился в удивлении среди улицы, недалеко от фонаря Петр Степанович дерзко и спокойно выдержал его взгляд. Ставрогин плюнул и пошел далее.
- А вы будете говорить? - вдруг спросил он Петра Степановича.
- Нет, уж я вас послушаю.
- Черт вас возьми! Вы мне в самом деле даете идею!
- Какую? - выскочил Петр Степанович.
- Там-то я, пожалуй, поговорю, но зато потом вас отколочу и, знаете, хорошо отколочу.
- Кстати, я давеча сказал про вас Кармазинову, что будто вы говорили про него, что его надо высечь, да и не просто из чести, а как мужика секут, больно.
- Да я этого никогда не говорил, ха-ха!
- Ничего. Se non è vero*...
- Ну спасибо, искренно благодарю.
- Знаете еще, что говорит Кармазинов: что в сущности наше учение есть отрицание чести и что откровенным правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно.
- Превосходные слова! Золотые слова! - вскричал Ставрогин. - Прямо в точку попал! Право на бесчестье - да это все к нам прибегут, ни одного там не останется! А слушайте, Верховенский, вы не из высшей полиции, а?
- Да ведь кто держит в уме такие вопросы, тот их не выговаривает.
- Понимаю, да ведь мы у себя.
- Нет, покамест не из высшей полиции. Довольно, пришли. Сочините-ка вашу физиономию, Ставрогин; я всегда сочиняю, когда к ним вхожу. Побольше мрачности, и только, больше ничего не надо; очень нехитрая вещь.

Глава седьмая
У наших


I

Виргинский жил в собственном доме, то есть в доме своей жены, в Муравьиной улице. Дом был деревянный, одноэтажный, и посторонних жильцов в нем не было. Под видом дня рождения хозяина собралось гостей человек до пятнадцати; но вечеринка совсем не походила на обыкновенную провинциальную именинную вечеринку. Еще с самого начала своего сожития супруги Виргинские положили взаимно, раз навсегда, что собирать гостей в именины совершенно глупо, да и "нечему вовсе радоваться". В несколько лет они как-то успели совсем отдалить себя от общества. Он, хотя и человек со способностями и вовсе не "какой-нибудь бедный", казался всем