был, коли его всё равно что и не было? Вот тебе и загадка нетрудная, отгадай-ка! - усмехнулась она.
- Куда же ребенка-то снесла?
- В пруд снесла, -- вздохнула она.
Шатов опять подтолкнул меня локтем.
- А что коли и ребенка у тебя совсем не было и всё это один только бред, а?
- Трудный ты вопрос задаешь мне, Шатушка, -- раздумчиво и безо всякого удивления такому вопросу ответила она, -- на этот счет я тебе ничего не скажу, может, и не было, по-моему, одно только твое любопытство; я ведь всё равно о нем плакать не перестану, не во сне же я видела? - И крупные слезы засветились в ее глазах. - Шатушка, Шатушка, а правда, что жена от тебя сбежала? - положила она ему вдруг обе руки на плечи и жалостливо посмотрела на него. - Да ты не сердись, мне ведь и самой тошно. Знаешь, Шатушка, я сон какой видела: приходит он опять ко мне, манит меня, выкликает: "Кошечка, говорит, моя, кошечка, выйди ко мне!". Вот я "кошечке" - то пуще всего и обрадовалась: любит, думаю.
- Может, и наяву придет, -- вполголоса пробормотал Шатов.
- Нет, Шатушка, это уж сон... не прийти ему наяву. Знаешь песню:
Мне не надобен нов-высок терем,
Я останусь в этой келейке,
Уж я стану жить-спасатися,
За тебя богу молитися*
Ох, Шатушка, Шатушка, дорогой ты мой, что ты никогда меня ни о чем не спросишь?
- Да ведь не скажешь, оттого и не спрашиваю.
- Не скажу, не скажу, хоть зарежь меня, не скажу, -- быстро подхватила она, -- жги меня, не скажу. И сколько бы я ни терпела, ничего не скажу, не узнают люди!
- Ну вот видишь, всякому, значит, свое, -- еще тише проговорил Шатов, всё больше и больше наклоняя голову.
- А попросил бы, может, и сказала бы; может, и сказала бы! - восторженно повторила она. - Почему не попросишь! Попроси, попроси меня хорошенько, Шатушка, может, я тебе и скажу; умоли меня, Шатушка, так чтоб я сама согласилась... Шатушка, Шатушка!
Но Шатушка молчал; с минуту продолжалось общее молчание. Слезы тихо текли по ее набеленным щекам; она сидела, забыв свои обе руки на плечах Шатова, но уже не смотря на него.
- Э, что мне до тебя, да и грех, -- поднялся вдруг со скамьи Шатов. - Привстаньте-ка! - сердито дернул он из-под меня скамью и, взяв, поставил ее на прежнее место.
- Придет, так чтоб не догадался; а нам пора.
- Ах, ты всё про лакея моего! - засмеялась вдруг Марья Тимофеевна. - Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то кричит: "Не виноват, за чужую вину терплю!". Так, веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху...
- Эх, Тимофевна, да ведь это я был заместо рыжей-то бороды, ведь это я его давеча за волосы от тебя отволок; а хозяин к вам третьего дня приходил браниться с вами, ты и смешала.
- Постой, ведь и в самом деле смешала, может, и ты. Ну, чего спорить о пустяках; не всё ли ему равно, кто его оттаскает, -- засмеялась она.
- Пойдемте, -- вдруг дернул меня Шатов, -- ворота заскрипели; застанет нас, изобьет ее.
И не успели мы еще взбежать на лестницу, как раздался в воротах пьяный крик и посыпались ругательства. Шатов, впустив меня к себе, запер дверь на замок.
- Посидеть вам придется с минуту, если не хотите истории. Вишь, кричит как поросенок, должно быть, опять за порог зацепился; каждый-то раз растянется.
Без истории, однако, не обошлось.

VI