смешное, а так... (Она покраснела и сконфузилась). - Впрочем, что же стыдиться того, что вы прекрасный человек? Ну, пора нам, Маврикий Николаевич! Степан Трофимович, через полчаса чтобы вы у нас были. Боже, сколько мы будем говорить! Теперь уж я ваш конфидент, и обо всем, обо всем, понимаете?
Степан Трофимович тотчас же испугался.
- О, Маврикий Николаевич всё знает, его не конфузьтесь!
- Что же знает?
- Да чего вы! - вскричала она в изумлении. - Ба, да ведь и правда, что они скрывают! Я верить не хотела. Дашу тоже скрывают. Тетя давеча меня не пустила к Даше, говорит, что у ней голова болит.
- Но... но как вы узнали?
- Ах, боже, так же, как и все. Эка Мудрость!
- Да разве все?..
- Ну да как же? Мамаша, правда, сначала узнала через Алену Фроловну, мою няню; ей ваша Настасья прибежала сказать. Ведь вы говорили же Настасье? Она говорит, что вы ей сами говорили.
- Я... я говорил однажды... - пролепетал Степан Трофимович, весь покраснев, -- но... я лишь намекнул... j'étais si nerveux et malade et puis...[62] Она захохотала.
- A конфидента под рукой не случилось, а Настасья подвернулась, -- ну и довольно! А у той целый город кумушек! Ну да полноте, ведь это всё равно; ну пусть знают, даже лучше. Скорее же приходите, мы обедаем рано... Да, забыла, -- уселась она опять, -- слушайте, что такое Шатов?
- Шатов? Это брат Дарьи Павловны...
- Знаю, что брат, какой вы, право! - перебила она в нетерпении. - Я хочу знать, что он такое, какой человек?
- C'est un pense-creux d'ici. C'est le meilleur et le plus irascible homme du monde...[63]
- Я сама слышала, что он какой-то странный. Впрочем, не о том. Я слышала, что он знает три языка, и английский, и может литературною работой заниматься. В таком случае у меня для него много работы; мне нужен помощник, и чем скорее, тем лучше. Возьмет он работу или нет? Мне его рекомендовали...
- О, непременно, et vous fairez un bienfait...[64]
- Я вовсе не для bienfait, мне самой нужен помощник.
- Я довольно хорошо знаю Шатова, -- сказал я, -- и если вы мне поручите передать ему, то я сию минуту схожу.
- Передайте ему, чтоб он завтра утром пришел в двенадцать часов. Чудесно! Благодарю вас. Маврикий Николаевич, готовы?
Они уехали. Я, разумеется, тотчас же побежал к Шатову.
- Mon ami![65] - догнал меня на крыльце Степан Трофимович, -- непременно будьте у меня в десять или в одиннадцать часов, когда я вернусь. О, я слишком, слишком виноват пред вами и... пред всеми, пред всеми.

VIII

Шатова я не застал дома; забежал через два часа - опять нет. Наконец, уже в восьмом часу я направился к нему, чтоб или застать его, или оставить записку; опять не застал. Квартира его была заперта, а он жил один, безо всякой прислуги. Мне было подумалось, не толкнуться ли вниз, к капитану Лебядкину, чтобы спросить о Шатове; но тут было тоже заперто, и ни слуху, ни свету оттуда, точно пустое место. Я с любопытством прошел мимо дверей Лебядкина, под влиянием давешних рассказов. В конце концов я решил зайти завтра пораньше. Да и на записку, правда, я не очень надеялся; Шатов мог пренебречь, он был такой упрямый, застенчивый. Проклиная неудачу и уже выходя из ворот, я вдруг наткнулся на господина Кириллова; он входил в дом и первый узнал меня. Так как он сам начал расспрашивать, то я и рассказал ему всё в главных чертах и что у меня есть записка.
- Пойдемте, -- сказал он, -- я всё сделаю.
Я вспомнил, что он, по словам Липутина, занял с утра деревянный