успокоить, ну да.
- А если бы серьезно? - твердо спросил Николай Всеволодович.
- Что ж, и с богом, как в этих случаях говорится, делу не повредит (видите, я не сказал: нашему делу, вы словцо наше не любите), а я... а я что ж, я к вашим услугам, сами знаете.
- Вы думаете?
- Я ничего, ничего не думаю, -- заторопился, смеясь, Петр Степанович, -- потому что знаю, вы о своих делах сами наперед обдумали и что у вас всё придумано. Я только про то, что я серьезно к вашим услугам, всегда и везде и во всяком случае, то есть во всяком, понимаете это?
Николай Всеволодович зевнул.
- Надоел я вам, -- вскочил вдруг Петр Степанович, схватывая свою круглую, совсем новую шляпу и как бы уходя, а между тем всё еще оставаясь и продолжая говорить беспрерывно, хотя и стоя, иногда шагая по комнате и в одушевленных местах разговора ударяя себя шляпой по коленке.
- Я думал еще повеселить вас Лембками, -- весело вскричал он.
- Нет уж, после бы. Как, однако, здоровье Юлии Михайловны?
- Какой это у вас у всех, однако, светский прием: вам до ее здоровья все равно, что до здоровья серой кошки, а между тем спрашиваете. Я это хвалю. Здорова и вас уважает до суеверия, до суеверия многого от вас ожидает. О воскресном случае молчит и уверена, что вы всё сами победите одним появлением. Ей-богу, она воображает, что вы уж бог знает что можете. Впрочем, вы теперь загадочное и романическое лицо, пуще чем когда-нибудь - чрезвычайно выгодное положение. Все вас ждут до невероятности. Я вот уехал - было горячо, а теперь еще пуще. Кстати, спасибо еще раз за письмо. Они все графа К. боятся. Знаете, они считают вас, кажется, за шпиона? Я поддакиваю, вы не сердитесь?
- Ничего.
- Это ничего; это в дальнейшем необходимо. У них здесь свои порядки. Я, конечно, поощряю; Юлия Михайловна во главе, Гаганов тоже... Вы смеетесь? Да ведь я с тактикой: я вру, вру, а вдруг и умное слово скажу, именно тогда, когда они все его ищут. Они окружат меня, а я опять начну врать. На меня уже все махнули; "со способностями, говорят, но с луны соскочил". Лембке меня в службу зовет, чтоб я выправился. Знаете, я его ужасно третирую, то есть компрометирую, так и лупит глаза. Юлия Михайловна поощряет. Да, кстати, Гаганов на вас ужасно сердится. Вчера в Духове говорил мне о вас прескверно. Я ему тотчас же всю правду, то есть, разумеется, не всю правду. Я у него целый день в Духове прожил. Славное имение, хороший дом.
- Так он разве и теперь в Духове? - вдруг вскинулся Николай Всеволодович, почти вскочив и сделав сильное движение вперед.
- Нет, меня же и привез сюда давеча утром, мы вместе воротились, -- проговорил Петр Степанович, как бы совсем не заметив мгновенного волнения Николая Всеволодовича. - Что это, я книгу уронил, -- нагнулся он поднять задетый им кипсек*. - "Женщины Бальзака", с картинками, -- развернул он вдруг, -- не читал. Лембке тоже романы пишет.
- Да? - спросил Николай Всеволодович, как бы заинтересовавшись.
- На русском языке, потихоньку разумеется. Юлия Михайловна знает и позволяет. Колпак; впрочем, с приемами; у них это выработано. Экая строгость форм, экая выдержанность! Вот бы нам что-нибудь в этом роде.
- Вы хвалите администрацию?
- Да еще же бы нет! Единственно, что в России есть натурального и достигнутого... не буду, не буду, -- вскинулся он вдруг, -- я не про то, о деликатном ни слова. Однако прощайте, вы какой-то зеленый.
- Лихорадка у меня.
- Можно поверить, ложитесь-ка. Кстати: здесь скопцы есть в уезде,