немедля вышли из дому.
- Вы заранее смеетесь, что увидите "наших"? - весело юлил Петр Степанович, то стараясь шагать рядом с своим спутником по узкому кирпичному тротуару, то сбегая даже на улицу, в самую грязь, потому что спутник совершенно не замечал, что идет один по самой средине тротуара, а стало быть, занимает его весь одною своею особой.
- Нисколько не смеюсь, -- громко и весело отвечал Ставрогин, -- напротив, убежден, что у вас там самый серьезный народ.
- "Угрюмые тупицы", как вы изволили раз выразиться.*
- Ничего нет веселее иной угрюмой тупицы.
- А, это вы про Маврикия Николаевича! Я убежден, что он вам сейчас невесту приходил уступать, а? Это я его подуськал косвенно, можете себе представить. А не уступит, так мы у него сами возьмем - а?
Петр Степанович, конечно, знал, что рискует, пускаясь в такие выверты, но уж когда он сам бывал возбужден, то лучше желал рисковать хоть на все, чем оставлять себя в неизвестности. Николай Всеволодович только рассмеялся.
- А вы все еще рассчитываете мне помогать? - спросил он
- Если кликнете. Но знаете что, есть один самый лучший путь.
- Знаю ваш путь.
- Ну нет, это покамест секрет. Только помните, что секрет денег стоит.
- Знаю, сколько и стоит, -- проворчал про себя Ставрогин, но удержался и замолчал.
- Сколько? что вы сказали? - встрепенулся Петр Степанович.
- Я сказал: ну вас к черту и с секретом! Скажите мне лучше, кто у вас там? Я знаю, что мы на именины идем, но кто там именно?
- О, в высшей степени всякая всячина! Даже Кириллов будет.
- Всё члены кружков?
- Черт возьми, как вы торопитесь! Тут и одного кружка еще не состоялось.
- Как же вы разбросали столько прокламаций?
- Там, куда мы идем, членов кружка всего четверо. Остальные, в ожидании, шпионят друг за другом взапуски и мне переносят. Народ благонадежный. Всё это материал, который надо организовать, да и убираться. Впрочем, вы сами устав писали, вам нечего объяснять.
- Что ж, трудно, что ли, идет? Заколодило?
- Идет? Как не надо легче. Я вас посмешу: первое, что ужасно действует, -- это мундир. Нет ничего сильнее мундира. Я нарочно выдумываю чины и должности: у меня секретари, тайные соглядатаи, казначеи, председатели, регистраторы, их товарищи - очень нравится и отлично принялось. Затем следующая сила, разумеется, сентиментальность. Знаете, социализм у нас распространяется преимущественно из сентиментальности. Но тут беда, вот эти кусающиеся подпоручики; нет-нет да и нарвешься. Затем следуют чистые мошенники; ну эти, пожалуй, хороший народ, иной раз выгодны очень, но на них много времени идет, неусыпный надзор требуется. Ну и, наконец, самая главная сила - цемент, все связующий, -- это стыд собственного мнения. Вот это так сила! И кто это работал, кто этот "миленький" трудился*, что ни одной-то собственной идеи не осталось ни у кого в голове! За стыд почитают.
- А коли так, из чего вы хлопочете?
- А коли лежит просто, рот разевает на всех, так как же его не стибрить! Будто серьезно не верите, что возможен успех? Эх, вера-то есть, да надо хотенья. Да, именно с этакими и возможен успех. Я вам говорю, он у меня в огонь пойдет, стоит только прикрикнуть на него, что недостаточно либерален. Дураки попрекают, что я всех здесь надул центральным комитетом и "бесчисленными разветвлениями". Вы сами раз этим меня корили, а какое тут надувание: центральный комитет - я да вы, а разветвлений будет сколько угодно.
- И всё этакая-то сволочь!
- Материал.