Будь это хоть каплю умнее высказано, и всяк увидал бы тотчас всю нищету этой коротенькой глупости. Но теперь все останавливаются в недоумении: никто не верит, чтоб это было так первоначально глупо. "Не может быть, чтоб тут ничего больше не было", -- говорит себе всякий и ищет секрета, видит тайну, хочет прочесть между строчками - эффект достигнут! О, никогда еще глупость не получала такой торжественной награды, несмотря на то что так часто ее заслуживала... Ибо, en parenthèse,[190] глупость, как и высочайший гений, одинаково полезны в судьбах человечества...
- Каламбуры сороковых годов! - послышался чей-то, весьма, впрочем, скромный, голос, но вслед за ним всё точно сорвалось; зашумели и загалдели.
- Господа, ура! Я предлагаю тост за глупость! - прокричал Степан Трофимович, уже в совершенном исступлении, бравируя залу.
Я подбежал к нему как бы под предлогом налить ему воды.
- Степан Трофимович, бросьте, Юлия Михайловна умоляет...
- Нет, бросьте вы меня, праздный молодой человек! - накинулся он на меня во весь голос. Я убежал. - Messieurs![191] - продолжал он, -- к чему волнение, к чему крики негодования, которые слышу? Я пришел с оливною ветвию. Я принес последнее слово, ибо в этом деле обладаю последним словом, -- и мы помиримся.
- Долой! - кричали одни.
- Тише, дайте сказать, дайте высказаться, -- вопила другая часть. Особенно волновался юный учитель, который, раз осмелившись заговорить, как будто уже не мог остановиться.
- Messieurs, последнее слово этого дела - есть всепрощение. Я, отживший старик, я объявляю торжествен но, что дух жизни веет по-прежнему и живая сила не иссякла в молодом поколении. Энтузиазм современной юности так же чист и светел, как и наших времен. Про изошло лишь одно: перемещение целей, замещение одной красоты другою! Все недоумение лишь в том, что прекраснее: Шекспир или сапоги*, Рафаэль или петролей*?
- Это донос? - ворчали одни.
- Компрометирующие вопросы!
- Agent-provocateur![192]
- А я объявляю, -- в последней степени азарта провизжал Степан Трофимович, -- а я объявляю, что Шекспир и Рафаэль - выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма*, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего человечества и, может быть, высший плод, какой только может быть! Форма красоты уже достигнутая, без достижения которой я, может, и жить-то не соглашусь... О боже! - всплеснул он руками, -- десять лет назад я точно так же кричал в Петербурге, с эстрады, точно то же и теми словами, и точно так же они не понимали ничего, смеялись и шикали, как теперь; коротенькие люди, чего вам недостает, чтобы понять? Да знаете ли, знаете ли вы, что без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно*, ибо совсем нечего будет делать на свете! Вся тайна тут, вся история тут! Сама наука не простоит минуты без красоты, -- знаете ли вы про это, смеющиеся, -- обратится в хамство, гвоздя не выдумаете!.. Не уступлю! - нелепо прокричал он в заключение и стукнул изо всей силы по столу кулаком.
Но покамест он визжал без толку и без порядку, нарушался порядок и в зале. Многие повскочили с мест, иные хлынули вперед, ближе к эстраде. Вообще всё это произошло гораздо быстрее, чем я описываю, и мер не успели принять. Может, тоже и не хотели.
- Хорошо вам на всем на готовом, баловники! - проревел у самой эстрады