азартом самообличения замечает один клубный старичок другому.
- Да-с, Петр Михайлович, да-с, -- с наслаждением поддакивает другой, -- вот и говорите про молодежь.
- Тут не молодежь, Иван Александрович, -- замечает подвернувшийся третий, -- тут не о молодежи вопрос; тут звезда-с, а не какой-нибудь один из молодежи; вот как понимать это надо.
- А нам того и надобно; оскудели в людях.
Тут главное состояло в том, что "новый человек", кроме того что оказался "несомненным дворянином", был вдобавок и богатейшим землевладельцем губернии, а стало быть, не мог не явиться подмогой и деятелем. Я, впрочем, упоминал и прежде вскользь о настроении наших землевладельцев.
Входили даже в азарт:
- Он мало того что не вызвал студента, он взял руки назад, заметьте это особенно, ваше превосходительство, -- выставлял один.
- И в новый суд его не потащил-с, -- подбавлял другой.
- Несмотря на то что в новом суде ему за дворянскую личную обиду пятнадцать рублей присудили бы-с, хе-хе-хе!
- Нет, это я вам скажу тайну новых судов, -- приходил в исступление третий. - Если кто своровал или смошенничал, явно пойман и уличен - беги скорей домой, пока время, и убей свою мать. Мигом во всем оправдают*, и дамы с эстрады будут махать батистовыми платочками; несомненная истина!
- Истина, истина!
Нельзя было и без анекдотов. Вспомнили о связях Николая Всеволодовича с графом К. Строгие, уединенные мнения графа К. насчет последних реформ были известны. Известна была и его замечательная деятельность, несколько приостановленная в самое последнее время. И вот вдруг стало всем несомненно, что Николай Всеволодович помолвлен с одною из дочерей графа К., хотя ничто не подавало точного повода к такому слуху. А что касается до каких-то чудесных швейцарских приключений и Лизаветы Николаевны, то даже дамы перестали о них упоминать. Упомянем кстати, что Дроздовы как раз к этому времени успели сделать все доселе упущенные ими визиты. Лизавету Николаевну уже несомненно все нашли самою обыкновенною девушкой, "франтящею" своими больными нервами. Обморок ее в день приезда Николая Всеволодовича объяснили теперь просто испугом при безобразном поступке студента. Даже усиливали прозаичность того самого, чему прежде так стремились придать какой-то фантастический колорит; а об какой-то хромоножке забыли окончательно; стыдились и помнить. "Да хоть бы и сто хромоножек, -- кто молод не был!". Ставили на вид почтительность Николая Всеволодовича к матери, подыскивали ему разные добродетели, с благодушием говорили об его учености, приобретенной в четыре года по немецким университетам. Поступок Артемия Павловича окончательно объявили бестактным: "своя своих не познаша"; за Юлией же Михайловной окончательно признали высшую проницательность.
Таким образом, когда наконец появился сам Николай Всеволодович, все встретили его с самою наивною серьезностью, во всех глазах, на него устремленных, читались самые нетерпеливые ожидания. Николай Всеволодович тотчас же заключился в самое строгое молчание, чем, разумеется, удовлетворил всех гораздо более, чем если бы наговорил с три короба. Одним словом, всё ему удавалось, он был в моде. В обществе в губернском если кто раз появился, то уж спрятаться никак нельзя. Николай Всеволодович стал по-прежнему исполнять все губернские порядки до утонченности. Веселым его не находили: "Человек претерпел, человек не то, что другие; есть о чем и задуматься". Даже гордость и та брезгливая неприступность, за которую так ненавидели его у нас