никого — все свободное время идет на тетрадь.


Сердечный привет Вам и Вашим.


Где звездочка — наш дом.[352 - Письмо написано на открытке с изображением St. Gilles.]


МЦ.


St. Gilles, 9-го июня 1926 г.


Дорогой Валентин Федорович,


Сердечная просьба:


помогите Анне Антоновне Тестовой (Gregrova, č. 1190) перевезти к ней нашу большую корзину (громадную!), которая стоит у Чириковых. Эта корзина тяжелой глыбой на моей совести. Там Муркино приданое на два года вперед, мои тетради, письма, всяческое. И все это пожирается молью.


Еще: у наших бывших хозяев (č.23, Ванчуровых) Сережина шинель, френч и ранец с тетрадями. Все это нужно переложить в корзину перед отправкой ее к Тесковой. А то пропадет. (В корзине места много.)


Тескова, очевидно, за корзиной приедет сама, нужно только помочь ей доставить ее на вокзал (лошадь? тачку?). Было бы хорошо списаться о дне и часе.


Не знаю, где будем осенью, поэтому выписывать нет смысла. А веши (особенно Муркины) хорошие, во второй раз не будет.


Очень смущена такой тяжеловесной просьбой. Уступаю место еще более смущенному просителю.[353 - К письму Цветаевой было приложено письмо С. Я. Эфрона с той же просьбой о сохранении корзины с вещами.] Сердечный привет Вам и Вашим.


МЦ.


Погода у нас гнуснейшая.


Июнь 1926[354 - Письмо является припиской Цветаевой к краткому письму С. Я. Эфрона. К письму было приложено прошение о продлении стипендии, а также два чистых бланка за подписью Цветаевой.]


Дорогой Валентин Федорович,


Прошение, увы, без полей обнаружила, когда кончила. Мне стыдно за такое настойчивое напоминание о себе. О нас бы должны заботиться боги, а не мы сами.


Напишу Вам как-нибудь по-настоящему, а пока угнетенное спасибо.


МЦ.


St. Gilles, 20-го июля 1926 г.


Дорогой Валентин Федорович,


Итак, к 15-му сентября возвращаюсь в Чехию. Украли у меня чехи месяц океана (и 370 франков уплаченных денег!), что же, когда-нибудь представлю счет. (Как Вам нравится эта наглость?!)[355 - Срок возврата писательской «заимообразной ссуды» был продлен лишь до 15 сентября (она ходатайствовала о продлении ее до 15 октября) и с 15-го июля ее размер уменьшался вдвое, до 500 чешских крон]


Теперь вот о чем: как Вы полагаете, восстановима ли моя прежняя расценка? Проще — с моим приездом, явлением перед Заблоцким во плоти (вживе и въяве!) протянет ли мне Заблоцкий сухой, но не дрожащей (скорей держащей!) рукой — прежнюю тысячу?


На 500 крон ехать нет смысла, одна дорога чего стоит. 500 крон на меня с детьми — это сплошная задолженность, т. е. сплошное унижение. За 500 крон в месяц я чехов буду ненавидеть, за тысячу — любить.


Пишу о всем этом — в совершенно ином тоне, ибо не знаю, как у него с юмором и цинизмом нищеты — почтительно и корректно Сергею Владиславовичу.[356 - С. В. Завадскому, как Председателю комитета по улучшению быта русских писателей.] От его ответа зависит мое решение.


Английская стипендия? Смеюсь. И не знала, что есть таковая. Студентам, кажется — какая-то малость. А вот что «Благонамеренный» задолжал нам с Сергеем Яковлевичем (его рассказ, моя статья) тысячу франков — знаю твердо. «Руководитель» (т. е. меценат) Соколов даже не отвечает, а чудесный невинный 22-летний редактор Шаховской на днях принимает послух на Афон. Прислал нам собственных, кровных, от полной нищеты — полтораста франков, пятьдесят из которых истратили, а сто возвращаем. Ничего не знаю трогательнее этой присылки, —