строк: как поэтесса всё читает, а Вы всё слушаете. Вы даны очень милым и живым, всё сочувствие на Вашей стороне (верьте моему такту и esprit de corps:[1490 - Сословный дух (фр.).] я настоящих поэтов никогда не выдаю, и, если ругаю — бывает! — то знаю, кому: никогда не низшим). Словом, десятистрочная сценка, кончающаяся Вашим скачком: «простите, мне надо идти, ко мне сейчас придет приятель, и меня ждет издатель…» А через неделю — сидит поэт, пишет стихи — нечаянный взгляд в окно: а в окне — за окном — огромные мужские калоши, из калош шейка, на шейке головка… И тут обрывается.


Вы — явно dans le beau role:[1491 - В хорошей роли (фр.).] серьезного и воспитанного человека, которому мешает монстр. Весь рассказ (как он и был) от имени Макса Волошина.


И вот Руднев, которого научил Вишняк, убежденный, что все поэты «немножко не того», опасается, как бы Современным Запискам от Вас — за МОЙ рассказ!!! — не нагорело. (NB! Авторской ответственности они (Записки) совершенно не признают.)


— Как быть? — пишет Руднев. Заменить Ходасевича — вымышленным именем? Вовсе выбросить сценку? Спрашивать разрешения у Ходасевича — что-то глупо…


А я нахожу — вовсе нет. И вот, спрашиваю. Если Вы меня знаете, Вы бояться не будете. Если забыли — напоминаю. Если же, и зная, несогласны — напишу вместо Вас просто: ПОЭТ, хотя, конечно, прелести и живости убудет.


Пишу Вам для окончательной очистки совести. Вы, конечно, можете мне ответить, что никакой Марии Паппер не помните, но она наверное у Вас была, ибо она — собирательное.


До свидания, ОЧЕНЬ прошу Вас отозваться сразу, ибо должна вернуть корректуру.


Всего доброго


М. Цветаева.

«Я великого, нежданного,
Невозможного прошу.
И одной струей желанного
Вечный мрамор орошу»

(Мария Паппер. — Парус. — 1911 г.).[1492 - Один из двух примеров «поэзии» Марии Паппер, цитируемых Цветаевой в «Живое о живом».] — вот, чем она Вас зачитывала —


19-го июля 1933 г.


Clamart (Seme)


10, Rue Lazare Carnot


Милый Владислав Фелицианович,


Помириться со мной еще легче, чем поссориться. Нашей ссоры совершенно не помню, да, по-моему, нашей и не было, ссорился кто-то — и даже что-то — возле нас, а оказались поссорившимися — и даже поссóренными — мы.


Вообще — вздор. Я за одного настоящего поэта, даже за половинку (или как в Чехии говорили: осьминку) его, если бы это целое делилось! — отдам сотню настоящих не-поэтов.


Итак —


______


Осенью будем соседями, потому что из-за гимназии сына переезжаем в Булонь.


Как давно я не училась в гимназии! Прыжки с кровати, зевки, звонки — даже жуть берет! И главное — на сколько лет! (Он поступает в первый приготовительный.) У меня было два неотъемлемых счастья:


что я больше не в гимназии и что я больше не у большевиков — и вот, одно отнимается…


Итак — до октября! Тогда окликну.


Паппер (Марию) перечла с величайшей, вернее — мельчайшей тщательностью и ничего не обнаружила, кроме изумительности Вашего терпения: невытравимости Вашей воспитанности.


Спасибо!


МЦ.


15-го апреля 1934 г.


Когда я, несколько лет тому назад, впервые подъезжала к Лондону, он был весь во мне — полный и цельный: сразу утренний, ночной, дождевой, с факелами, с Темзой, одновременно втекающей в море и вытекающей из него, весь Лондон с Темзой aller et retour,[1493 - Приливной и отливной (фр.).] с лордом Байроном, Диккенсом и Оскар Уайльдом — сосуществующими, Лондон всех Карлов и Ричардов, от А до Z, весь Лондон,