они — жили. Об одном из них — mein Nachbar Ewald — из его юношеской книги „Geschichten vom lieben Gott“[1958 - Мой сосед Эвальд... «Истории о господе Боге» (нем.).] — xочy Вам сказать. Эвальд не мог ходить и всю жизнь сидел у окна, у которого иногда, проходя, останавливался Рильке. И Рильке Эвальду — завидовал. Он никуда и ни за кем не должен был идти, к нему всё само приходило, всё отовсюду само притекало. Он не знал отказа выбора, даже простого выбора на карте не знал: куда именно, ибо каждое место исключает все остальные. К нему приходили все места. Он не знал человеческой измены, ибо к нему приходил только тот, кому он был нужен. Он был — единственное недвижное среди всего кружащегося, единственное пребывающее среди всего преходящего. Он был — дерево.


Резко-друтое. У меня здесь есть друг — Миша.[1959 - М. М. Штранге.] Всё, что он хочет от жизни — он, здоровый, на редкость — сильный (пришлось!), Ваш сверстник, постоянно какой-нибудь одной, а иногда и несколькими сразу — любимый, всё, что он хочет от жизни — трех свободных утренних часов для писания, и ради этого отдаст всё, вплоть до своей молодости. Уже — без них — отдает. (Работает на огороде, шофёрствует, прислуживает, но каждая свободная минута — столу.) Он, в распоряжении которого весь Париж, со всеми его сборищами, зрелищами, ночами, встречами, остается на зиму — здесь, со старыми, добрыми, мало понимающими его родителями, и старым цусимским адмиралом,[1960 - Фантон де Верайон Петр Петрович.] и еще с одном стариком-садовником — чтобы писать. Он сам выбрал Ваш затвор — и выбрал его на всю жизнь, ибо он никогда не женится — не нужно — „я и ребенка бы не хотел иметь, п. ч. я его бы слишком любил. А это ведь мешает писать, — а, Марина Ивановна?“


И, наконец, — я, но тó, что я имею Вам сказать о себе — не пишется, да с трудом и произносится — когда-нибудь (любимое наше с вами слово). Но, пока, в кредит, поверьте, что моя жизнь была и есть не легче Вашей, и mon mal — еще неизлечимей Вашего.


…Мой друг, чтó Вы называете жизнью? Сиденье по кафе с неравными: с бронированными, тогда как Вы — ободранный (без кожи). Ибо — на сколько? бессонных ночей — одна стоящая — чтобы ее не-спать? Хождение по литературным собраниям — и политическим собраниям — и выставкам — что-то основное, видно, забываю.


Вспомните le petit Marcel,[1961 - Маленький Марсель (фр.). Марсель Пруст. Прозван «маленьким Марселем» за свой рост и тщедушный вид.] в последний 12-тый час опомнившегося и изъявшего себя из „жизни“ и закупорившего себя в пробку — чтобы сделать дело своей жизни. В агонии жалевшего, что не может написать еще раз смерть Берготта,[1962 - Роман М. Пруста «Обретенное время» из цикла романов «В поисках утраченного времени».] п. ч. теперь знает — как умирают.


— Да, но он до того — жил. Но Вы — тоже жили. У Вас было Ваше детство, и юность, и столько, наверное, кроме — жили и Вы. Лермонтов в Вашем возрасте умер, Вы ведь не скажете, что он — не жил?


Бог Вам дал великий покой затвора, сам расчистил Вашу дорогу от суеты, оставив только насущное: природу, одиночество, творчество, мысль.


Знаю, больно. И 27-летний Бетховен, не могший не знать своей избранности, в своем Heiligenstädt-Testament (начало глухоты) возопил: — „Schon in seinem 28. Lebensjahre verurteilt dem Leben za entsagen — das ist hart. Für den Künstler — hörter, denn für irgendjemand…“[1963 - Гейлингштадтское завещание. «Уже в 28 лет быть обреченным отказаться от жизни — это