года, первое время я его буду бояться. Кроме того, я его уже ревную (ревную исключительно до трех лет, — нет, до семи, но потом слабее) и уже думаю о призыве (честное слово!) 1946 г.


Иногда, ловя себя на мечтах о няньке, думаю: а вдруг он эту няньку будет любить больше, чем меня? — и сразу: не надо няньки! И сразу: видение ужасных утр, без стихов, с пеленками, — и опять cri du coeur:[150 - Крик души (фр.).] няньку! Няньки, конечно, не будет, а стихи, конечно, будут, — иначе моя жизнь была бы не моя, и я была бы не я.


________


Аля начинает говорить по-французски: «сила ломит и соломушку», в книгах понимает приблизительно треть, не пропустили с ней и пяти дней с Вашего отъезда. Эти уроки — моя кара, поэтому не отступаюсь. Но итоги налицо. Хочу довести ее до свободного, по собственному почину, чтения, — тогда примусь за немецкий.


Вы видите, чем я живу? Нет, я не этим живу.


Конец письма отсутствует


4-го января 1925 г.


Милая Ольга Елисеевна, только что получила «Метель» и статью о Ремизове,[151 - Статья-рецензия Саши Черного на книгу А. Ремизова „Кукха“] — спасибо. И одновременно письмо от Кати Рейтлингер, она потеряла записную книжку с адресами и просит сообщить Ваш. Пишу ей на всякий случай в Лондон, но для верности — вот что: напишите ей на адрес Оболенских, она в Париже наверное будет жить у них. Сообщите ей свой адрес и приблизительные часы, когда кто-нибудь дома. Сделайте это тотчас же по получении письма, в Париже она будет не позже 8-го и останется дня четыре. Боюсь, что мое письмо в Лондон ее уже не застанет.


А вот если бдреса Оболенских не знаете — тогда уже не знаю, что выдумать. Боюсь обременять Вас лишними хлопотами.


Зовут Катю — Катерина Николаевна Рейтлингер.


________


Получила какое-то безумное письмо из Лондона (вне связи с Катей) от еврея-красноармейца-поэта, прочитавшего мои записи в «Современных Записках» и негодующе вопрошающего меня, «почему я ушла от них». Отвечаю ему, что первым моим ответом на октябрьскую революцию был плевок на флаг, задевший меня по лицу. 1917 г. — 1925 г. — 8 лет, флаг выцвел, плевок остался. — В этом роде. — Хорошо отвечаю.


Нужно быть идиотом (этого не пишу), чтобы после «Георгия», стиха к Ахматовой и «Посмертного марша» в Ремесле[152 - Стихи 1921–1922 гг.] не увидеть — кту я, мало того: вообразить, что я с «ними». Людям непременно нужна проза: фамилии: точка над i. Думаю, что молодого человека больше всего задело еврейское в «Вольном проезде», — сам он: Leo Gordon, а тут все Левиты да Зальцманы, — не вынесла душа!


______


Статью Саши Черного еще не читала, тороплюсь с отправкой письма. Целую Вас и Адю. Всего лучшего вам всем в 1925 году!


МЦ.


В «Воле России» (в январском №) будет мой стих — большой — «Полотёрская» (Уже пройден.) Наверное, понравится Аде.


Деньги (100 крон Вам верну из гонорара за пьесы, верну непременно, — только бы «Пламя» не раздумало купить.[153 - Издание сборника пьес в издательстве „Пламя“ осуществлено не было.] Теперь они все в сборе.


В пражском «Рудольфинуме» сейчас выставка Исцеленова и Лагорио, я не была, Сережа был, — хвалит.


Вшеноры, 8-го января 1925 г.


Дорогая Ольга Елисеевна,


Большая просьба: возьмите в «Современных Записках» мою рукопись «Мои службы» и переправьте ее Мельгунову[154 - Мельгунов С. П. — общественный деятель и историк] для «На Чужой Стороне». «Мои службы» Современные Записки, заказав, отклонили, — причина неизвестна, да для меня и