без сахара и без хлеба — и даже не — чай.


Кроме того, я решительно не еду, значит — расставаться, а это (как ни грыземся!) после 20 лет совместности — тяжело.


А не еду я, п. ч. уже раз уехала. (Саломея, видели фильм «Je suis un иvade»,[720 - «Я — беглец» (фр.).] где каторжанин добровольно возвращается на каторгу, — так вот!)[721 - Фильм американского режиссера Мервина Ле Роя. Фильм был снят в 1932 г.]


3) Веру Сувчинскую видаю постоянно, но неподробно. Живет в городе, в Кламар приезжает на побывку, дружит с неизменно-еврейскими подругами, очень уродливыми, которые возле нее кормятся (и «душевно» и физически), возле ее мужских побед — ютятся («и мне перепадет!»), а побед — много, и хвастается она ими, как школьница. Свобода от Сувчинского ей ударила во все тело: ноги, в беседе, подымает, как руки, вся в непрерывном состоянии гимнастики. Больше я о ней не знаю. Впрочем есть жених — в Англии.


4) Я. Весь день aller-et-retour, с Муром в школу и из школы. В перерыве зубрежка с ним (или его) уроков. Французская школа — прямой идиотизм, т. е. смертный грех. Все — наизусть: даже Священную Историю. Самое ужасное, что невольно учу и я, все вперемежку: таблицу умножения (которая у них навыворот), грамматику, географию, Галлов, Адама и Еву, сплошные отрывки без связи и смысла. Это — чистый бред. Наши гимназии перед этим — рай. ВСЁ НАИЗУСТЬ.


Писать почти не успеваю, ибо весь день раздроблен — так же как мозги.


Кончаю большую семейную хронику дома Иловайских, резюме которой (система одна со школой!) пойдет в Современных Записках, т. е. один обглоданный костяк.


Вот моя жизнь, которая мне НЕ нравится!


Аля пытается устроить свои иллюстрации, дай Бог, чтобы удалось, дела очень плохие.


________


Мне нравится Ваше «неудержимо-старею», в этом больше разлету, чем в теннисовой ракетке, к которой ныне сведена молодость. Точно Вы «старость» оседлали, а не она Вас. Милая Саломея, разве Вы можете состариться?! И если бы Вы знали, как мне с «молодежью» скучно! И — глупо.


Обнимаю Вас, спасибо, — и, по системе Куэ: — «Все хорошо, все хорошо, все хорошо».


МЦ.


6-го апреля 1934 г., Страстная пятница.


Clamart (Seine)


10, Rue Lazare Carnot


Христос Воскресе, дорогая Саломея!


(Как всегда — опережаю события и — как часто — начинаю со скобки.) А Вы знаете, что у меня лежит (по крайней мере — лежало) к Вам неотправленное письмо, довольно давнишнее, сразу после моего Белого, сгоряча успеха[722 - Речь идет о вечере Цветаевой, посвященном Андрею Белому] — и горечи, что Вас не было, т. е. сознания, что я утратила для Вас свой последний смысл.


Но так как основа моей личной природы — претерпевание, даже письма не отправила.


_________


А сейчас пишу Вам, чтобы сердечно поблагодарить за коревую помощь, о которой мне только что сообщила Е. А. Извольская — в окликнуть на Пасху — и немножко сообщить о себе.


Начнем с Мура, т. е. с радостного:


Учится блистательно (а ведь — французский самоучка! Никто слова не учил!) — умен-доброты (т. е. чувствительности: болевой-средней, активист, философ, — я en beau et en gai,[723 - Из хороших и веселых (фр.)] я — без катастрофы. (Но, конечно, будет своя!) Очень одарен, но ничего от Wunderkind’a, никакого уродства, просто — высокая норма.


Сейчас коротко острижен и более чем когда-либо похож на Наполеона. Пастернак, которому я посылала карточку, так и пишет: — Твой Наполеонид.[724 - Летом 1926 г. И. Г. Эренбург привез в Москву фотографии,