старая, и уже в первое утро были похороны — сплошь розовые: три автомобиля розовых венков — и ни одного белого!


В комнате — кроме башни с часами — бютагаз, и умывальник с горячей водою, но места для хозяйства нет — и оно всё на полу — в полной откровенности и беззащитности: от чужих глаз — и наших ног: — Мур, не наступи в кофе! Мур, ты кажется наступил в картошку!


Но — полная свобода: никто не заходит и не убирает, а так как метлы нет — то всюду, постепенно — сначала мутончики, а потом — мутоны, — стада мутонов — и даже с курдюками! — а я — пастух…


Пятый этаж, лифта, слава Богу, нет (безумно его боюсь, а был бы — пришлось бы ездить, наживая себе не порок, а разрыв сердца — от страха!) — ну, живем, ничего не зная и всего ожидая… Говорят (неопределенно) — через две недели, месяц, но это — разное, а кроме того — сейчас историческая единица времени — час и даже десять минут…


Но так как я ничего сделать не могу — ни в своей истории, ни в общей — переписываю от руки — как древле монахи — свое самое ценное, никогда не напечатанное (три вещи)[1736 - Вероятно, поэма «Перекоп», сборник «Лебединый стан», «Поэма о Царской Семье».] — чтобы потом вручить — Вам — с просьбой не бросать — даже во время бомбардировки…


— Пишите о себе, о Люле, о Люсьене (оцените тождество начал — разницу концов!) — о многоядной — это мне страшно нравится! — Вере… Скоро пришлю Вам Мурины летние карточки, есть хорошие. Жду письмеца. Сейчас едем с Муром в Zoo de Vincennes[1737 - Зоопарк в Винсенне (фр.).] — пока еще не ушли на «зимние квартиры»… Обнимаю.


М.


Приписка на полях:


Пишите мне Efron, и Efron — здесь Zvétaieff не знают.


10-го ноября 1938 г.


32, Bd Pasteur


Innova-Hôtel, chambre


36 Paris, 15me


Дорогая Ариадна!


Я сто лет Вам не писала, и Вы наверное думаете, что меня уже нет. Нет, я — есть, но есть только наполовину, в полном тумане своих и общих событий, дикоогорченная судьбой своей второй (а Муриной — настоящей) родины Чехии — и стольким другим!


О себе не знаю ничего, когда узнáю — будете знать Вы.


Живем, пока что, с Муром в гостинице, смотрим на башню с часами (символическими! но чтó — не символ??) читаю много хороших книг, прочла: Madame Curie — par Eve Curie1 — написано лучше нельзя, но сама Eve — по некоторым пробившимся черточкам — несимпатична, прочла Le Juif Süss (Jud Süss — Вы наверное знаете?) Фейхтванглера,[1738 - Фейхтвангера] а сейчас читаю — в первый раз в жизни — полную Хижину дяди Тома, и скажу, что это — отличная книга — мужественная — и вполне современная. Все обиды — стары как мир.


Мур тоже висит в воздухе, т. е. не учится, но много читает и рисует и феноменально — растет: всё малó, из всего вырос, и я целые дни всё выпускаю и надставляю.


Почти никого не видим, и к нам никто не ходит.


Пишите, дорогая Ариадна, о себе. Как дети? работа? Дружбы? Люсьен? Есть ли — радость?


Не собираетесь ли в Париж? Тогда — будет (у меня, во всяком случае!)


Кончили ли тот большой перевод?


Пишете ли стихи?


Если да — пришлите.


_______


Это — только оклик. Жду отклика.


А вдруг — мы вправду еще увидимся? У меня не было чувства последнего раза.


Целую Вас и жду.


МЦ.


1-го и 2-го, на родственных и дружеских могилах,[1739 - В эти дни всех Цветаева посещала могилы родителей мужа] много думала о Вашей Буте — mit Wehmut[1740 - С душевной болью (нем.).] (русского слова — нет) — вспоминала ее немецкие стихи