оттисков? Только пусть не печатают чернó, эта перечернена: я, вообще, светлая: светлые глаза и светлые волосы (сейчас уже целая седая прядь). У меня часто просят, а сниматься я не люблю, да и времени нет, — у меня очень тяжелая жизнь.


До свидания. Посылаю не перечитывая, могут быть ошибки в падежах.


Рада буду, если напишете.


Марина Цветаева


Р. S. Голову дайте переснять в медальоне, без этого неоправданного квадрата платья, кончающегося, вдобавок, фотографической туманностью. Нужен — овал.


12-го мая 1934 г.


Clamart (Seine)


10, Rue Lazare Carnot


Конечно — старого,[1319 - Речь идет о календарном стиле.] во мне нового ничего, кроме моей поэтической (dichterische) отзывчивости на новое звучание воздуха. За меня бы дорого дали, если бы я существом отзывалась, как дорого дали — за Маяковского и, дорого дав, и то не удержали!


Как я могла родиться — нового?! Я — дважды, как факт и как суть. Неужели Вы думаете, что я могу снизойти до перевода, прибавки тринадцати дней[1320 - Прибавлять к старой дате нужно двенадцати дней.] — и ради чего, чтобы оказаться рожденной по ненавистному мне, не-моему календарю, которого тогда и в помине не было, а в моем помине (помине обо мне) и не может быть и не смеет быть! Да еще в сентябре — вместо октября!

Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.

Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.

Мне и поныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.

(Москва. 1916 г.)

Вот одни из моих самых любимых, самых моих стихов. Кстати, ведь могла: славили, могла: вторили, — нет, — спорили! Оспаривали мою душу, которую получили все и никто. (Все боги и ни одна церковь!)


Кстати, родилась я ровно в полночь с субботы на воскресенье (26-го на 27-е), у меня и об этом есть стихи:

Между воскресеньем и субботой
Я повисла, птица вербная,
На одно крыло — серебряная,
На другое — золотая…

Москва, 1920 г.


Но я приобщила себя субботе, кануну, концу, — невольно, конечно, только сейчас, когда пишу, осознала, как и спор колоколов.


________


Конечно, Толстого не люблю, т. е. люблю его жизнь и смерть, его одинокую муку, его волчиное сердце, но почти — сочувственно, как grand camarade de malheur[1321 - Большой друг по несчастью (фр.).] — и еще сундук с Наташей Ростовой, и «поцелуйте куклу», и танец, и окно, но это уже — Mignon,[1322 - Наташа Ростова — героиня романа Л. Н. Толстого «Война и мир». Mignon — героиня романа Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера».] а не Толстой.


(И неизмеримо больше Толстого люблю — Гёте.)


Достоевский мне в жизни как-то не понадобился, обошлась, но узнаю себя и в Белых Ночах (разве Вы не видите, что все Белые Ночи его мечта, что никакой Вареньки не было, т. е. была — и прошла (мимо), а он этим мимо — жил, и, главное, запомните, — в Катерине Ивановне[1323 - Персонаж романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».] с шалью и голыми детьми, на французском диалекте. Это я — дома, и в быту, и с детьми, и в Советской России и в эмиграции, я в той достоверной посудной и мыльной луже, которая есть моя жизнь с 1917 г. и из которой — сужу и грожу.


И — кажется последнее будет вернее всего — я в мире люблю не самое глубокое, а самое высокое, потому русского страдания мне дороже гётевская радость, и русского метания — то уединение. Вообще, не ошибитесь, во мне мало русского (NB! сгоряча ошибаются все), да я и кровно — слишком — смесь: дед с материнской