Смазанные струны проводов…


* * *

— — — — —

Час, когда кифару раскроя

Кровоистекающая Сафо

Плачет как последняя швея…


* * *

Это — остаются. Боль — как нота

Высящаяся… А там — клубы

Низящиеся…

       Женою Лота

Насыпью застывшие столбы…


* * *

Тезей, Ариадну предавший, Тезей — презираю!


* * *

Плач безропотности, плач животной

Смерти


* * *

Вот и не было тебя! Впустую

Птицей выплеснувшийся рукав…

К белому полотнищу вплотную

Грудью и коленями припав…


* * *

Равнодушное дело | духов,

               тело |


* * *

Я не знаю земных соблазнов

           —

Запрокинуто тело навзничь

Но глаза вопрошают небо


* * *

И погружаюсь как в реку

В мимо-текущую Вечность


* * *

И погружаюсь как в вечность

В мимо-текущую реку.


* * *

Струею шелковой

Из рук скользящею


* * *

         —

Что сталось с чувствами?

Себя текущею

Водой почувствовав


В ладонях берега

Поросших ивами

От древа к дереву

Теку — счастливая


      —

      —

Всеотпускающей

И всеприемлющей…


* * *

      —

      —

А старикам в меня

Глядеться вязами


* * *

(NB! бросаться кольцами)


* * *

      —

Не ванной цинковой —

      —

Дианой с нимфами!


* * *

Между нами — клинок двуострый…


* * *

NB! Сама душа — разве уже не двуострый клинок! (моя)


* * *

Синь речная — Магдалина

Исходящая мелодией.


* * *

Написать [177 - Из приведенного списка написано лишь последнее ст-ние — «Клинок».]:


1) Синь речная — Магдалина


2) Магдалина:


   Льющаяся!


3) Иоанна Припадающего


4) От трагического хозяйства


5) Себя текущею


   Водой почувствовав


6) Между нами — клинок двуострый


* * *

Какого-то июля 1923 г.


Дорогое мое дитя! [178 - Обращено к А. В. Бахраху.] У меня за всю жизнь был всего один маленький друг — моих 17-ти лет в Гурзуфе мальчик Осман, одиннадцати. Я жила совсем одна, в саду выходившем на Генуэзскую крепость, возле татарского кладбища. И я этого мальчика любила так и этот мальчик меня любил так, как никогда уже потом никто меня и, наверное, никто — его. Я сейчас объясню: всё это была наиглубочайшая бессмыслица. Я была стриженая (после кори, волосы только начинали виться) — все татарки длинноволосые, да еще по 60-ти кос на голову! — во мне ничего не было, за что меня татарский мальчик мог любить, он всё должен был перебороть, его мною дразнили, я ему ничего не дарила, мы почти не говорили с ним, и — клянусь, что это не была влюбленность! Мы лазили с ним на мою крепость — на опасных местах, тех, без веревки, местах даже запретных, где лазили только англичане, он мне протягивал свою ногу и я держалась — а наверху — площадка: маки, я просто сидела, а он смотрел, я на маки, а он на меня, и смотреть, клянусь, было не на что, я была стриженая и во мне даже не было прельщения «барышни»: ни батистовых оборчатых платьев, ни белизны — полотно и загар! — ходили с ним на татарское кладбище — плоские могильные плиты цвета вылинявшей бирюзы — «Тут мой дедушка лежит. Когда я прихожу — он слышит. Хороший был» — и к нему на табачные плантации (он был без отца — и хозяин!) и к нему в дом, на пол перед очагом, где вся его семья (вся женская) — 10 мес. ребенок включительно неустанно пили черный кофе — не забыть бабушки (или прабабушки) 112-ти лет, помнившей Пушкина — он покупал мне