Игнат, Кузнецкий, 6, № IV Жилищный Земский Отдел 45, 37.


* * *

Егорушку из-за встречи с С. М. В. не кончила — пошли Ученик и всё другое. Герой с которого писала, верней дурак, с которого писала героя — омерзел.


14-го декабря 1921 г.


— С кого ж как не с дурака — сказку? Во всяком случае, дело не в дурости героя. Не в дурости героя, а в схлынувшей дурости автора. (Пометка 1932 г.)


* * *

Замком по морде (Заместитель Коммиссара по Морским Делам).


* * *

Аля: — Спасибо, Марина, ешьте, я уже во сне наелась, — всё такие большие! (зерна курмы).


* * *

Аля, требующая, чтобы нашего дивана (который покупают: Коганы) не чинили.


Диван еще из Трехпрудного (залы) — полукругом, обитый синей, с красными цветочками, набойкой (NB! проще: набитый синим).


* * *

Стеной топимся (деревянные дома, разбираемые)


Стеной кормимся (книги и рамы, продаваемые)


Стеной успокоимся (— стенка)


* * *

Меж кроваткой и тетрадкой


* * *

Черная работа по стихам, это детские пеленки + возможность Байрона.


Имажинистская работа по стихам, это детские пеленки + невозможность Байрона.


Неизбывное стояние над корытом, где белье всё грязней и грязней.


* * *

(Перестаю вписывать, какие стихи пишу, ибо пишу всё время и можно проследить по Ремеслу. Буду помечать только большие вещи — или циклы.)


* * *

1922 г.


начинается строками:


Тайная страсть моя

Гнев мой явный —

Спи, враг!

(Могилы на Красной площади) [84 - Финальные строки ст-ния «Пуще чем женщина…».]


* * *

Разговор


(в тетради записан Алей)


Я: — Марина! Что такое садóвая вода?


М.: — Не садóвая, а сóдовая. Это от изжоги — у тебя когда-нибудь бывает изжога?


Я: — Нет, это у Вас бывает изжога. Когда Вы видите автомобиль или издателя Всемирной Литературы.


* * *

Другой разговор:


М.: — Аля! Ты думаешь — она меня не обжулит?


Я: — Нет, М. Разве Вы не видели с каким видом она к Вам пришла? Как молодой змеиный попрошайка. А табак набивала, точно не табак, а золото. И косила на вас как (нарисована лошадиная голова)-пферд (штекенпферд). Научите как писать. — Хороша издательница!


* * *

Ошельмовала — и как! Не заплатив ни копейки, а главное, не дав корректуры, напечатала конец моего Конца Казановы (NB! только третью сцену, ибо первые две были у меня) с выпусками, пропусками и чудовищной обложкой: вместо гладкого и белого парика XVIII в. — черный виноградо-кудрявый, людовиково-четырнадцатый, а главное: за занавеской девушка, выносящая что-то вроде горшка.


Соиздатель — рыжебородый коммунист, который впоследствии поручился за мою благонадежность и порука которого чуть было не угробила моего отъезда, ибо до него еще был, за всякое, исключен из партии. Кажется — некто Яковлев, но не ручаюсь.


1932 г.


* * *

По нагориям,

По восхолмиям,

Вместе с пильнями,

С колокольнями…

и т. д.


Потом:


Суть — двужильная,

— — — —

Вместе с пильнями,

С наковальнями…


* * *

Бьюсь, бьюсь, бьюсь. Знаю только одно, что слово должно быть длинное, во всю строку приписка между строк: как самохвальная — слышу его — и знаю, что его нет. Развалины, оскалены, охальные, двуспальная, сусальная, — поминальная — нелепость, но длина та… Словом, целый день — до вечера — и ничего не найдя — сплю.


Утром, первое с чем просыпаюсь:


ЧУЖЕДАЛЬНАЯ


— Самó.


Это чужедальная всегда ощущаю