тогда сделаешь еще больней — т. е. опять знание (наперед или назад) безжалостности, больше: порочности любви.


Итак: заведомая невозможность обнажить предполагаемую (NB! неизбежную) рану эту рану создает.


* * *

В момент писания мне всё ясно, будет ли мне всё так же ясно в момент читания?


(Правда поэтов — тропа зарастающая по следам. 1932 г.)


* * *

— Здесь что-то скрыто, надо ОТРЫТЬ. Мне — первой.


(Чтение поэтов)


* * *

Утрата друга и приобретение врага.


(Любовь)


* * *

Друг — врач, любимый — враг.


* * *

Посвящение Февраля.


* * *

Крыло Вашего отлета (большое косое облако в вечер того дня).


* * *

Пишу Вам в легкой веселой лихорадке, казалось бы — предотъездной, но — предсмертной (я не боюсь больших слов, потому что у меня большие чувства: вернее: не слова у меня большие, а — чувства). Пастернак, я не приеду. У меня болен муж, и на визу нужно две недели. Если бы он был здоров, он бы м. б. сумел что-нибудь устроить, а так я без рук. На визу нужно две недели: разрешение из Берлина, свидетельство о тяжелой болезни родственника (где его, где — ее — взять??) — здешняя волокита. У меня здесь (как везде) ни друзей, ни связей. Я уже неделю назад узнала от Л. М. Эренбург о Вашем отъезде: собирается… Но сборы — это месяцы! Кроме того, у меня не было Вашего письменного разрешения, я не знала, нужно Вам или нет, я просто опустила руки и ждала. Теперь знаю, но поздно. Пишу Вам вне лукавства и расчета и вне трусости (объясню). С получения Ваших Тем и Варьяций, нет раньше, с известия о Вашем приезде я сразу сказала: Я его увижу [127 - и увидела же — на горе, можжевельником. 1932 г.]. С той лиловой книжечки я это превратила в явь, т. е. принялась за большую книгу прозы (Земные приметы, вроде дневника) т. е. переписку, рассчитав ее окончание на половину апреля. Работала, не разгибая спины, все дни. — Гору сдвинуть! — Какая связь? Ясно. Так вскинуться я не вправе (перед жизненной собой). У меня (окружающих) очень трудная жизнь, с моим отъездом — весь чортов быт на них. Но я фраза не окончена. Мне встречу с Вами нужно было заработать (перед собой). Это я и делала. Теперь поздно: книга будет, а Вы — нет. Вы мне нужны, а книга нет.


Еще последнее слово: не из лукавства (больше будете помнить, если не приеду, не больше — ложь! Этот романтизм я переросла, как и Вы) не из расчета (слишком буду помнить, если увижу! — Больше чем сейчас — нельзя!) и не из трусости (разочаровать, разочароваться).


Всё равно, это чудовищно — Ваш отъезд, с берлинского ли дебаркадера, с моей ли богемской горы, с которой 18-го целый день (ибо не знаю часа отъезда) буду провожать Вас — пока души хватит.


Не приеду потому что поздно, потому что я беспомощна, потому что Слоним [128 - Слоним Марк Львович (1894 — 1976) — литературный критик, один из редакторов журнала «Воля России».], например, достанет разрешение в час, потому что это моя судьба — потеря.


* * *

А теперь о Веймаре. Пастернак, не шутите. Я буду жить этим все два года напролет. И если за эти годы умру, это (Вы!) будет моей предпоследней [129 - а что — последней? Вру, конечно, — конечно последней.] мыслью. Вы не шутите только. Я себя знаю, я 16-ти лет два года подряд, день в день, час в час любила Герцога Рейхштадтского — Наполеона II — любила сквозь всё и всех, слепая жила: Пастернак, я себя знаю.


Вы — мой дом, в Вас я буду думать домой каждую секунду, я себя знаю. Сейчас весна. (У меня много записано в тетрадку о