говорил:

— Как ты однако — что это ты?

— Ничего! — ласково сказала Лодка. — Просто, — у вас гостья, молодая женщина, а вы — прицеливаетесь, как бы сразу напиться…

Жуков засмеялся неожиданно громко.

— Женщина! — кричал он сквозь смех. — Да, чёрт, ты — женщина!

Собирая на стол чайную посуду и бутылки, она ощупывала глазами углы, мимоходом постучала пальцами по чернильнице из какого-то белого металла, стоявшей на конторке, незаметно взвесила на руке чайные ложки и неодобрительно покачала головой.

Жуков сидел на диване, следил за ней, жмуря глаза, поглаживая усы и чмокая толстыми губами.

— Нехорошо у вас! — строго заметила Лодка.

— Нехорошо, — не то соглашаясь, не то спрашивая, повторил податной инспектор.

— Хлам везде, пыль, не прибрано — ай-ай!

— Это всё старуха!

— А ещё образованный вы! — корила его Лодка. — Разве образованный человек должен в таком беспорядке жить?

Жуков сморщил лоб и попросил:

— Бро-ось! Я, право, рад, что ты пришла! Всё-таки — не один. Собираюсь кота завести — нет нигде хорошего кота!

Она села рядом с ним и, когда он обнял её, сказала, хмуро разглядывая его лицо:

— Что это как вы стареете?

— Скучно, Глаша!

— Мешки-то какие сделались под глазами!

— Перестань ты! Это ничего, мешки. Я тут пил немножко, вот они и сделались. Да! Я вот всё думаю: как дёшев человек в России! И как не нужен никому, ей-богу!

Сокрушённо качая головой, Лодка перебила его речь:

— Ах, Евсей Лиодорович! Не могу я забыть, как вы тогда упали и как испугались! Ведь вы это помереть испугались?

Жуков дёрнулся всем телом, заглушённо крикнув:

— Ты что? Чего тебе?

— Мне? Ничего! — удивилась она, ласково гладя его отёкшее лицо мягкой, тёплой ладонью.

— Зачем ты ноешь? — проворчал он. — Пришла — и сиди, — сиди, этого, как это? Как следует, одним словом. А то — ступай, откуда пришла!

— Господи! Чай, ведь мне жалко вас! — не обижаясь, воскликнула женщина. — Вижу я, что здоровье у вас всё хуже да хуже…

Он отрицательно замотал головой.

— Врёшь!

— Отчего — вру?

— Не знаю. Никого, ничего не жалко тебе, — врёшь!

Он говорил твёрдо, и Лодка, смутясь, прикрыла глаза. Но инспектор, посмотрев на неё, смягчился.

— Мне, брат, и без тебя скучно, — то есть если, конечно, ты — весёлая, так не скучно, а так…

И вдруг замолчал, помигал глазами и стал смеяться хлипким смехом:

— Разучился говорить, чёрт возьми!

Старуха внесла самовар и, посмотрев на гостью круглыми, чёрными, как у мыши, глазами, исчезла, сердито фыркая, толкая коленями мебель по дороге.

— Ну, давай чай пить! — хрипел Жуков. — Н-да-а! Играл на виолончели, — разучился. Жена, бывало, очень любила слушать, — жена у меня хорошая была!

— Значит — не верите вы мне? — спросила женщина, усаживаясь за стол.

Он налил в стаканы вино, молча усмехнулся дряблой усмешкой и сказал:

— Пей!

— Что же неверного в том, что я вас жалеть могу? — настаивала Лодка. — Вот, вижу, человек одинокий, больной, и смерть от вас не за горами — ведь так?

Податной инспектор шумно поставил пустой стакан на стол, схватился рукой за спинку стула, глаза его страшно выкатились, лицо посинело.

— Т-ты! — крикнул он придушенным злостью голосом и брызгая слюной. — Ты — зачем?

Она не испугалась. Пила вино маленькими глотками, облизывала губы и, покачиваясь, смотрела в лицо Жукову ласково и нагло.

— Ш-ш! Вы не бойтесь, не сердитесь, лучше послушайте, пока трезвый…

— Не хочу! Не смей!

— Да что это, какой…

Он ещё несколько раз