«всезнающим».)

Всепонимающим. Он должен быть эоловой арфой, которая всякое движение воспроизводит в хороших звуках.

В области так называемой умственной деятельности люди принуждены жить как-то единолично, работать также на маленьких наделах, нищенских наделах, и по закону конкуренции каждый, конечно, всемерно оберегает свой надел. Тут происходят разные неприятности.

Мне неоднократно приходилось указывать на ограниченность тематики дореволюционной русской литературы, дореволюционной буржуазной литературы, которая на самом деле ведь пропустила чрезвычайно много вне линии своей работы и вне своего понимания, — пропустила — хотя бы взять XIX век — пропустила то разбойничество как массовое явление, которое началось в стране после двенадцатого года, после Наполеоновских войн, и продолжалось почти до сороковых годов. Это явление у нас ещё не исследовано, мы не знаем старых архивов, мы не знаем вообще того, что делалось, — а судебные архивы того времени могли бы нам показать очень много. Например, разбойничьи шайки Верхнего Поволжья каким-то образом были знакомы с весьма отдалёнными от них идеями, которые когда-то проводили Болотников, Разин, Пугачев, в этом разбойничестве были элементы бунта социального. Разбойники соприкасались с сектантами поволжскими, уральскими, которые помогали им и наживались на них.

У нас упущен момент внедрения культуры путём всякого кнутобойства, штыка и т. д., например, картофельные бунты и целый ряд таких явлений, которые не должны были бы пройти мимо литературы, но прошли. Тут не условия цензуры царской мешали, а та тематическая ограниченность, которая была свойственна дореволюционной литературе.

Есть опасность, что и мы что-то пропустим, а этого нельзя пропускать. Нам предоставлены в распоряжение бесконечные возможности опыта. Критика должна особенно подчеркнуть этот факт, этот порок литературы. Но опять-таки для этого сами критики должны расширить свой житейский опыт, а это достигается, конечно, учёбой.

В резолюции вы слышали, что нам критиков надо было бы человек двадцать пять, следует создать такую группу, — пусть люди учатся год, пусть хорошо ознакомятся с историей литературы и проч. и т. д…

Нельзя забывать, что в нашей стране весьма много мелочей, которые являются признаками живучести мещанской, пошлой старины, и что живучесть этих мелочей совершенно поразительна. Вот не угодно ли сопоставить два списка песен, которые исполняются на эстрадах? Обращаю внимание на резкую разницу репертуаров 1931 и 1934 годов не в пользу последнего.

Товарищи, поэтов — сотни. Крупных поэтических дарований, по-моему, гораздо меньше. Стихи пишут километрами. (Смех.) Социальная ценность половины этих стихов, если не больше, очень незначительна. Но она была бы, несомненно, полезней и значительней, она сыграла бы большую воспитательную роль, если бы молодые поэты шли той дорогой, которой шёл Беранже, которой идут французские шансонье. Они откликаются на каждое политическое событие. Посмотрите, как они изобразили 6 февраля! Есть ряд песенок, где сразу даётся «всем сёстрам по серьгам».

А ведь у нас есть чрезвычайно много всяких таких штук, которые должны быть осмеяны, с которыми нужно бороться. Наконец, у нас есть слишком много такого, за что нужно похвалить, и не газетным словом, а искренно, со всем пафосом и тем большим чувством благодарности, которого заслуживают эти люди. У нас есть люди, достойные песен, и всё больше становится таких людей. Но вот этого-то у нас и нет. Почему? Я не понимаю. Нужно, чтобы было.