что чем совершеннее орудие, тем лучше оно обеспечивает победу. Книга есть главнейшее и могущественное орудие социалистической культуры. Книг высокого качества требует пролетариат, наш основной, многомиллионный читатель; книги высокого качества необходимы сотням начинающих писателей, которые идут в литературу из среды пролетариата — с фабрик и от колхозов всех республик и областей нашей страны. Этой молодёжи мы должны внимательно, непрерывно и любовно помогать на трудном пути, избранном ею, но, как справедливо сказала СсЙфуллина, не следует торопиться «делать их писателями» и следует помнить указание товарища Накорякова о бесплодной, убыточной трате народных средств на производство книжного брака. За этот брак мы должны отвечать коллективно.

О необходимости повысить качество нашей драматургии горячо и убедительно говорили все наши драматурги. Я уверен, что организация «Всесоюзного театра» и «Театра классиков» очень поможет нам усвоить высокую технику древних и средневековых драматургов, а драматургия братских республик расширит пределы тематики, укажет новые оригинальные коллизии.

В докладе Бухарина есть один пункт, который требует возражения. Говоря о поэзии Маяковского, Н.И.Бухарин не отметил вредного — на мой взгляд — «гиперболизма», свойственного этому весьма влиятельному и оригинальному поэту. Как пример такого влияния я беру стихи весьма даровитого поэта Прокофьева, — кажется, это он редактировал роман Молчанова «Крестьянин», — роман, о котором говорилось в «Литературных забавах», в коем кулакоподобный мужичок был прославлен как современный нам Микула Селянинович. Прокофьев изображает стихами некоего Павла Громова — «великого героя», тоже Микулу. Павел Громов — изумительное страшилище.

«Всемирная песня поётся о нём,
Как шёл он, лютуя мечом и огнём.
Он — плечи, что двери — гремел на Дону.
И пыль от похода затмила луну.
Он — рот, словно погреб — шёл, всё пережив.
Так волк не проходит и рысь не бежит.
Он — скулы, что доски, и рот, словно гроб —
Шёл полным хозяином просек и троп.»

В другом стихотворении Прокофьев изображает такого страшного:

«Старший сын не знает равных,
Ноги — брёвна, грудь — гора.
Он один стоит, как лавра,
Вдоль мощёного двора.
…У него усы — что вожжи,
Борода — что борона.
…Семь желанных любит вдруг.»

Какой козел! Кстати, лавра — это богатый, многолюдный монастырь, почти городок, как, например, Киевская и Троице-Сергиевская лавры.

Вот к чему приводит гиперболизм Маяковского! У Прокофьева его осложняет, кажется, ещё и гиперболизм Клюева, певца мистической сущности крестьянства и ещё более мистической «власти земли». Даровитости Прокофьева я не отрицаю, его стремление к образности эпической даже похвально. Однако стремление к эпике требует знания эпоса, а по дороге к нему нельзя уже писать таких стихов:

«По полям летела слава,
Громобой владел судьбой.
Если бури шли направо —
Шёл налево Громобой.
Бури вновь дышали гневом.
Сильной стужей всех широт (?).
Если бури шли налево,
Громобой — наоборот.»

Я думаю, что это уже — не эпика. Это похоже на перепев старинного стихотворения, которое хотело быть смешным:

«Жили в Киеве два друга, —
Удивительный народ.
Первый родиной был с юга,
А второй — наоборот.
Первый страшный был обжора,
А второй был идиот,
Первый умер от запора,
А второй — наоборот.»

Наша советская поэзия за краткий срок её жизни достигла успехов весьма значительных, но так же, как проза, она содержит