о каком-то одном попе, потому что от всех отложились какие-то чёрточки. И если мне нужно написать попа, то я знаю, как его изобразить, какие черты ему придать, чтобы он был типичным. Тип — это синтез множества отдельных черт, присущих людям той или иной породы: лавочникам, монахам, полицейским и т. д. Развивается профессиональная наблюдательность литераторов. Литератор видит больше, потому что это его профессия. Все наши способности развиваются от их употребления в дело, от работы. И у литераторов точно так же развивается привычка наблюдать, способность быстро схватывать вещи. Если вы произведёте такой опыт: заставите любого человека закрыть глаза на какое-то ничтожное время, на две-три секунды, а потом открыть глаза, и спросите, что он видел, что попало в его поле зрения, то чиновник увидит меньше, а литератор больше. Он не расскажет столько, сколько вы сможете рассказать, потому что это даётся профессией. Наблюдение, изучение, сравнение — это дело литератора. Это то же самое, что у любой науки. Для того, чтобы придти к какому-то выводу, построить гипотезу, нужен опыт. Гипотеза — это тоже тип. Под любой гипотезой лежат тысячи опытов, и из этих опытов получается гипотеза или теория.

Ставится вопрос: создаю ли я план? В общих чертах план, конечно, есть, я только не пишу его на бумаге. Некоторые писатели, как, например, Золя и другие, даже снимали места, где должно происходить действие романа, записывали различные особенности людей, людей тех мест, рисовали фигуры наиболее типичные — получалось то, что есть в грандиозном произведении Золя, в его «Карьере Ругон-Маккаров».

Недавно изданы некоторые материалы Достоевского по «Идиоту» и «Преступлению и наказанию». Из них видно, что он собирал материалы, записывал разные вещи и т. д., это был материал его опыта. Главным образом это был материал психологический, мысли, а не факты.

Что касается меня, я живу шестьдесят три года, это много, жить и наблюдать я начал довольно рано, лет с десяти. И вот этими накопленными богатствами я живу и пользуюсь. Как это делается технически? Вот человек встал в восемь часов, выпил чашку кофе, в половине девятого сел за стол, сел и пишет до часу пополудни.

Очень много новых слов в языке, но вместе с тем идёт порча языка, сейчас идёт газетный суконный язык, чрезвычайно однообразный и бескрасочный, сероватый, а рядом с этим на заводах и в колхозах всюду творят новые частушки изумительных рифм, с необыкновенными ритмическими фокусами, необыкновенной чуткостью, такой музыкой в стихах, что просто руками разведёшь.

Есть целый ряд книг по поэзии, где использовано всё, что можно: Пушкин, Лермонтов и т. д., и тем не менее эта сторона массового творчества не является такой яркой, как анекдоты, пословицы, частушки, полусказочки. Этого ещё нет, это надо сделать, и вы неплохо сделаете; в высшей степени полезно для вас записывать слова, которые наиболее поражают своей лёгкостью, изящностью, необыкновенной гибкостью, как это сделал Лаврухин в книге «По следам героя».

У многих из вас чувствуется особое внимание к языку, стремление уловить новое звучание. Это очень хорошо. Поскольку у меня есть некоторые достоинства, я обязан этими достоинствами тому, что много видел, провёл очень разнообразную жизнь и прошёл сквозь все слои классового строя, начиная с низов и кончая верхушечной интеллигенцией, очень рафинированной. Мне это, конечно, помогло, но кое в чём и помешало. Есть известные штучки, которые отравляют. Этой отравой заражены уже некоторые из молодых писателей, в