бумагу…

– Писать-то я отвыкла совсем.

– Да тут немного нужно написать, всего две строки.

– Нет, уж увольте; пусть вот лучше Ванюша бы написал: он чисто пишет…

– Нет, вы не отказывайтесь, – настаивал он. – Если вы не подпишете бумаги, то это значит, что Илья Ильич должен вам десять тысяч.

– Нет, они не должны ничего, ни копеечки, – твердила она, – ей-богу!

– В таком случае, вы должны подписать бумагу. Прощайте, до завтра.

– Завтра бы вы лучше к братцу зашли… – говорила она, провожая его, – вон тут, на углу, через улицу.

– Нет, и вас прошу братцу до меня ничего не говорить, иначе Илье Ильичу будет очень неприятно…

– Так я не скажу им ничего! – послушно сказала она.




VII

На другой день Агафья Матвеевна дала Штольцу свидетельство, что она никакой денежной претензии на Обломова не имеет. С этим свидетельством Штольц внезапно явился перед братцем.

Это было истинным громовым ударом для Ивана Матвеевича. Он вынул документ и показал трепещущим средним пальцем правой руки, ногтем вниз, на подпись Обломова и на засвидетельствование маклера.

– Закон-с, – сказал он, – мое дело сторона; я только соблюдаю интересы сестры, а какие деньги брали Илья Ильич, мне неизвестно.

– Этим не кончится ваше дело, – погрозил ему, уезжая, Штольц.

– Законное дело-с, а я в стороне! – оправдывался Иван Матвеевич, пряча руки в рукава.

На другой день, только что он пришел в присутствие, явился курьер от генерала, который немедленно требовал его к себе.

– К генералу! – с ужасом повторило все присутствие. – Зачем? Что такое? Не требует ли дела какого-нибудь? Какое именно? Скорей, скорей! Подшивать дела, делать описи! Что такое?

Вечером Иван Матвеевич пришел в заведение сам не свой. Тарантьев уже давно ждал его там.

– Что, кум? – спросил он с нетерпением.

– Что! – монотонно произнес Иван Матвеевич. А как ты думаешь, что!

– Обругали, что ли?

– «Обругали!» – передразнил его Иван Матвеевич. – Лучше бы прибили! А ты хорош! – упрекнул он. – Не сказал, что' это за немец такой!

– Ведь я говорил тебе, что продувной!

– Это что: продувной! Видали мы продувных! Зачем ты не сказал, что он в силе? Они с генералом друг другу ты говорят, вот как мы с тобой. Стал бы я связываться с этакими, если б знал!

– Да ведь законное дело! – возразил Тарантьев.

– «Законное дело»! – опять передразнил его Мухояров. – Поди-ко скажи там: язык прильпне к гортани. Ты знаешь, что генерал спросил меня?

– Что? – с любопытством спросил Тарантьев.

– «Правда ли, что вы, с каким-то негодяем, напоили помещика Обломова пьяным и заставили подписать заемное письмо на имя вашей сестры?»

– Так и сказал: «с негодяем?» – спросил Тарантьев.

– Да, так и сказал…

– Кто же это такой негодяй-то? – спросил опять Тарантьев.

Кум поглядел на него.

– Небойсь, не знаешь? – желчно сказал он. – Нешто не ты?

– Меня-то как припутали?

– Скажи спасибо немцу да своему земляку. Немец-то все пронюхал, выспросил…

– Ты бы, кум, на другого показал, а про меня бы сказал, что меня тут не было!

– Вона! Ты что за святой! – сказал кум.

– Что ж ты отвечал, когда генерал спросил: «Правда ли, что вы там, с каким-то негодяем»?.. Вот тут-то бы и обойти его.

– Обойти? Обойдешь, поди-ко! Глаза какие-то зеленые! Силился, силился, хотел выговорить: «Неправда, мол, клевета, ваше превосходительство, никакого Обломова и знать не знаю: это все Тарантьев!..» – да с языка нейдет; только пал пред стопы его.

– Что ж они, дело, что ли, хотят