любит меня? Она не сказала: это сатанинский шепот самолюбия! Андрей! Ужели?.. быть не может: она такая, такая… Вон она какая!» – Вдруг радостно сказал он, завидя идущую ему навстречу Ольгу.

Ольга с веселой улыбкой протянула ему руку.

«Нет, она не такая, она не обманщика, – решил он, – обманщицы не смотрят таким ласковым взглядом; у них нет такого искреннего смеха: они все пищат… Но… она, однакож, не сказала, что любит! – вдруг опять подумал в испуге: это он так себе растолковал… – А досада отчего же?.. Господи! в какой я омут попал!»

– Что это у вас? – спросила она.

– Ветка.

– Какая ветка?

– Вы видите: сиреневая.

– Где вы взяли? Тут нет сирени. Где вы шли?

– Это вы давеча сорвали и бросили.

– Зачем же вы подняли?

– Так, мне нравится, что вы… с досадой бросили ее.

– Нравится досада – это новость! Отчего?

– Не скажу.

– Скажите, пожалуйста, я прошу…

– Ни за что, ни за какие блага!,

– Умоляю вас.

Он потряс отрицательно головой.

– А если я спою?

– Тогда… может быть…

– Так только музыка действует на вас? – сказала она с нахмуренной бровью. – Так это правда?

– Да, музыка, передаваемая вами…

– Ну, я буду петь… Casta diva, Casta di… – зазвучала она воззвание Нормы и остановилась..

– Ну, говорите теперь! – сказала она.

Он боролся несколько времени с собой.

– Нет, нет! – еще решительнее прежнего заключил он. – Ни за что… никогда! Если это неправда, если мне так показалось?.. Никогда, никогда!

– Что это такое? Что-нибудь ужасное, – говорила она, устремив мысль на этот вопрос, а пытливый взгляд на него.

Потом лицо ее наполнялось постепенно сознанием: в каждую черту пробирался луч мысли, догадки, и вдруг все лицо озарилось сознанием… Солнце так же иногда, выходя из-за облака, понемногу освещает один куст, другой, кровлю и вдруг обольет светом целый пейзаж. Она уже знала мысль Обломова.

– Нет, нет, у меня язык не поворотился… – твердил Обломов, – и не спрашивайте.

– Я не спрашиваю вас, – отвечала она равнодушно.

– А как же? Сейчас вы…

– Пойдемте домой, – серьезно, не слушая его, сказала она, – ma tante ждет.

Она пошла вперед, оставила его с теткой и прямо прошла в свою комнату.




VIII

Весь этот день был днем постепенного разочарования для Обломова. Он провел его с теткой Ольги, женщиной очень умной, приличной, одетой всегда прекрасно, всегда в новом шелковом платье, которое сидит на ней отлично, всегда в таких изящных кружевных воротничках; чепец тоже со вкусом сделан, и ленты прибраны кокетливо к ее почти пятидесятилетнему, но еще свежему лицу. На цепочке висит золотой лорнет.

Позы, жесты ее исполнены достоинства; она очень ловко драпируется в богатую шаль, так кстати обопрется локтем на шитую подушку, так величественно раскинется на диване. Ее никогда не увидишь за работой: нагибаться, шить, заниматься мелочью нейдет к ее лицу, важной фигуре. Она и приказания слугам и служанкам отдавала небрежным тоном, коротко и сухо.

Она иногда читала, никогда не писала, но говорила хорошо, впрочем больше по-французски. Однакож она тотчас заметила, что Обломов не совсем свободно владеет французским языком, и со второго дня перешла на русскую речь.

В разговоре она не мечтает и не умничает; у ней, кажется, проведена в голове строгая черта, за которую ум не переходил никогда. По всему видно было, что чувство, всякая симпатия, не исключая и любви, входят или входили в ее жизнь наравне с прочими элементами, тогда как у других женщин сразу увидишь, что любовь, если