у тебя не болело горло, – сказала она, сдвинув брови.

– Не был, – отвечал Обломов голосом школьника.

– Обманул меня! – Она с изумлением глядела на него. – Зачем?

– Я все объясню тебе, Ольга, – оправдывался он, – важная причина заставала меня не быть две недели… я боялся…

– Чего? – спросила она, садясь и снимая шляпу и салоп.

Он взял то и другое и положил на диван.

– Толков, сплетней…

– А не боялся, что я не спала ночь, бог знает что передумала и чуть не слегла в постель? – сказала она, поводя по нем испытующим взглядом.

– Ты не знаешь, Ольга, что тут происходит у меня, – говорил он, показывая на сердце и голову, – я весь в тревоге, как в огне. Ты не знаешь, что случилось?

– Что еще случилось? – спросила она холодно.

– Как далеко распространился слух о тебе и обо мне! Я не хотел тебя тревожить и боялся показаться на глаза.

Он рассказал ей все, что слышал от Захара, от Анисьи, припомнил разговор франтов и заключил, сказав, что с тех пор он не спит, что он в каждом взгляде видит вопрос, или упрек, или лукавые намеки на их свидания.

– Но ведь мы решили объявить на этой неделе ma tante, – возразила она, – тогда эти толки должны замолкнуть…

– Да; но мне не хотелось заговаривать с теткой до нынешней недели, до получения письма. Я знаю, она не о любви моей спросит, а об имении, войдет в подробности, а этого ничего я не могу объяснить, пока не получу ответа от поверенного.

Она вздохнула.

– Если б я не знала тебя, – в раздумье говорила она, – я бог знает что могла бы подумать. Боялся тревожить меня толками лакеев, а не боялся мне сделать тревогу! Я перестаю понимать тебя.

– Я думал, что болтовня их взволнует тебя. Катя, Марфа, Семен и этот дурак Никита бог знает что говорят…

– Я давно знаю, что они говорят, – равнодушно сказала она.

– Как – знаешь?

– Так. Катя и няня давно донесли мне об этом, спрашивали о тебе, поздравляли меня.

– Ужель поздравляли? – с ужасом спросил он. – Что ж ты?

– Ничего, поблагодарила; няне подарила платок, а она обещала сходить к Сергию пешком. Кате взялась выхлопотать отдать ее замуж за кондитера: у ней есть свой роман…

Он смотрел на нее испуганными и изумленными глазами.

– Ты бываешь каждый день у нас: очень натурально, что люди толкуют об этом, – прибавила она, – они первые начинают говорить. С Сонечкой было то же; что же это так пугает тебя?

– Так вот откуда эти слухи? – сказал он протяжно.

– Разве они неосновательны? Ведь это правда?

– Правда! – ни вопросительно, ни отрицательно повторил Обломов. – Да, – прибавил он потом, – в самом деле, ты права: только я не хочу, чтоб они знали о наших свиданиях, оттого и боюсь…

– Ты боишься, дрожишь, как мальчик… Не понимаю! Разве ты крадешь меня?

Ему было неловко; она внимательно глядела на него.

– Послушай, – сказала она, – тут есть какая-то ложь, что-то не то… Поди сюда и скажи все, что у тебя на душе. Ты мог не быть день, два – пожалуй, неделю, из предосторожности, но все бы ты предупредил меня, написал. Ты знаешь, я уж не дитя и меня не так легко смутить вздором. Что это все значит?

Он задумался, потом поцеловал у ней руку и вздохнул.

– Вот что, Ольга, я думаю, – сказал он, – у меня все это время так напугано воображение этими ужасами за тебя, так истерзан ум заботами, сердце наболело то от сбывающихся, то от пропадающих надежд, от ожиданий, что весь организм мой потрясен: он немеет, требует хоть временного успокоения…

– Отчего ж у меня не немеет, и я ищу успокоения только подле