сказала она, – читаете. – Читали ли вы?…

Она смотрела на него так пристально.

– Нет, не читал! – вдруг сорвалось у него в испуге, чтоб она не вздумала его экзаменовать.

– Чего? – засмеявшись, спросила она.

И он засмеялся…

– Я думал, что вы хотите спросить меня о каком-нибудь романе: я их не читаю.

– Не угадали; я хотела спросить о путешествиях…

Он зорко поглядел на нее: у ней все лицо смеялось, а губы нет…

«О! да она… с ней надо быть осторожным…» – думал Обломов.

– Что же вы читаете? – с любопытством спросила она.

– Я, точно, люблю больше путешествия…

– В Африку? – лукаво и тихо спросила она.

Он покраснел, догадываясь, не без основания, что ей было известно не только о том, что он читает, но и как читает.

– Вы музыкант? – спросила она, чтоб вывести его из смущения.

В это время подошел Штольц.

– Илья! Вот я сказал Ольге Сергеевне, что ты страстно любишь музыку, просил спеть что-нибудь… Casta diva.

– Зачем же ты наговариваешь на меня? – отвечал Обломов. – Я вовсе не страстно люблю музыку…

– Каков? – перебил Штольц. – Он как будто обиделся! Я рекомендую его как порядочного человека, а он спешит разочаровать на свой счет!

– Я уклоняюсь только от роли любителя: это сомнительная, да и трудная роль!

– Какая же музыка вам больше нравится? – спросила Ольга.

– Трудно отвечать на этот вопрос! всякая! Иногда я с удовольствием слушаю сиплую шарманку, какой-нибудь мотив, который заронился мне в память, в другой раз уйду на половине оперы; там Мейербер зашевелит меня; даже песня с барки: смотря по настроению! Иногда и от Моцарта уши зажмешь…

– Значит, вы истинно любите музыку.

– Спойте же что-нибудь, Ольга Сергеевна, – просил Штольц.

– А если мусь° Обломав теперь в таком настроении, что уши зажмет? – сказала она, обращаясь к нему.

– Тут следует сказать какой-нибудь комплимент, – отвечал Обломов. – Я не умею, да если б и умел, так не решился бы…

– Отчего же?

– А если вы дурно поете! – наивно заметил Обломов. – Мне бы потом стало так неловко…

– Как вчера с сухарями… – вдруг вырвалось у ней, и она сама покраснела и бог знает что дала бы, чтоб не сказать этого. – Простите – виновата!.. – сказала она.

Обломов никак не ожидал этого и потерялся.

– Это злое предательство! – сказал он вполголоса.

– Нет, разве маленькое мщение, и то, ей-богу, неумышленное, за то, что у вас не нашлось даже комплимента для меня.

– Может быть, найду, когда услышу.

– А вы хотите, чтоб я спела? – спросила она.

– Нет, это он хочет, – отвечал Обломов, указывая на Штольца.

– А вы?

Обломов покачал отрицательно головой:

– Я не могу хотеть, чего не знаю.

– Ты грубиян, Илья! – заметил Штольц. – Вот что значит залежаться дома и надевать чулки…

– Помилуй, Андрей, – живо перебил Обломов, не давая ему договорить, – мне ничего не стоит сказать: «Ах! я очень рад буду, счастлив, вы, конечно, отлично поете… – продолжал он, обратясь к Ольге, – это мне доставит…» и т.д. Да разве это нужно?

– Но вы могли пожелать по крайней мере, чтоб я спела… хоть из любопытства.

– Не смею, – отвечал Обломов, – вы не актриса…

– Ну, я вам спою, – сказала она Штольцу.

– Илья, готовь комплимент.

Между тем наступил вечер. Засветили лампу, которая, как луна, сквозила в трельяже с плющом. Сумрак скрыл очертания лица и фигуры Ольги и набросил на нее как будто фл°ровое покрывало; лицо было в тени: слышался только мягкий, но сильный голос, с нервной дрожью чувства.

Она пела много арий и романсов, по