другие.

«Что это с ней? Что она теперь думает, чувствует? – терзался он вопросами. – Ей-богу, ничего не понимаю!»

И где было понять ему, что с ней совершилось то, что совершается с мужчиной в двадцать пять лет при помощи двадцати пяти профессоров, библиотек, после шатанья по свету, иногда даже с помощью некоторой утраты нравственного аромата души, свежести мысли и волос, то есть что она вступила в сферу сознания. Вступление это обошлось ей так дешево и легко.

– Нет, это тяжело, скучно! – заключил он. – Перееду на Выборгскую сторону, буду заниматься, читать, уеду в Обломовку… один! – прибавил потом с глубоким унынием. – Без нее! Прощай, мой рай, мой светлый, тихий идеал жизни!

Он не пошел ни на четвертый, ни на пятый день; не читал, не писал, отправился было погулять, вышел на пыльную дорогу, дальше надо в гору идти.

«Вот охота тащиться в жар!» – сказал он сам себе, зевнул и воротился, лег на диван и заснул тяжелым сном, как бывало сыпал в Гороховой улице, в запыленной комнате, с опущенными шторами.

Сны снились такие смутные. Проснулся – перед ним накрытый стол, ботвинья, битое мясо. Захар стоит, глядя сонно в окно; в другой комнате Анисья гремит тарелками.

Он пообедал, сел к окну. Скучно, нелепо, все один!

Опять никуда и ничего не хочется!

– Вот посмотрите, барин, котеночка от соседей принесли; не надо ли? Вы спрашивали вчера, – сказала Анисья, думая развлечь его, и положила ему котенка на колени.

Он начал гладить котенка: и с котенком скучно!

– Захар! – сказал он.

– Чего изволите? – вяло отозвался Захар.

– Я, может быть, в город перееду, – сказал Обломов.

– Куда в город? Квартиры нет.

– А на Выборгскую сторону.

– Что ж это будет, с одной дачи на другую станем переезжать? – отвечал он. – Чего там не видали? Михея Андреича, что ли?

– Да здесь неудобно…

– Это еще перевозиться? Господи! И тут умаялись совсем; да вот еще двух чашек не доищусь да половой щетки; коли не Михей Андреич увез туда, так, того и гляди, пропали.

Обломов молчал. Захар ушел и тотчас воротился, таща за собою чемодан и дорожный мешок.

– А это куда девать? Хоть бы продать, что ли? – сказал он, толкнув ногой чемодан.

– Что ты, с ума сошел? Я на днях поеду за границу, – с сердцем перебил Обломов.

– За границу! – вдруг, усмехнувшись, проговорил Захар. – Благо что поговорили, а то за границу!

– Что ж тебе так странно? Поеду, да и конец… У меня и паспорт готов, – сказал Обломов.

– А кто там сапоги-то с вас станет снимать? – иронически заметил Захар. – Девки-то, что ли? Да вы там пропадете без меня!

Он опять усмехнулся, от чего бакенбарды и брови раздались в стороны.

– Ты все глупости говоришь! Вынеси это и ступай! – с досадой отвечал Обломов.

На другой день, только что Обломов проснулся в десятом часу утра, Захар, подавая ему чай, сказал, что когда он ходил в булочную, так встретил барышню.

– Какую барышню? – спросил Обломов.

– Какую? Ильинскую барышню, Ольгу Сергеевну.

– Ну? – нетерпеливо спросил Обломов.

– Ну, кланяться приказали, спрашивали, здоровы ли вы, что делаете.

– Что ж ты сказал?

– Сказал, что здоровы; что, мол, ему делается?.. – отвечал Захар.

– Зачем же ты прибавляешь свои глупые рассуждения? – заметил Обломов. – «Что ему делается»! Ты почем знаешь, что мне делается? Ну, еще что?

– Спрашивали, где вы обедали вчера.

– Ну?..

– Я сказал, что дома, и ужинали, мол, дома. «А разве он ужинает?» – спрашивает барышня-то. Двух цыплят, мол, только