кричи, открой рот…

И вылила в рот и на грудь ему целое озеро горько-солёной воды, а потом переломилась надвое, и обе половинки ушли в стену, в круглое медное пятно на ней. Это пятно — как луна, и если долго смотреть в него — жёлтый блеск втягивает глаза в бездонную глубину свою, и — видно: жаркий, ослепительно солнечный день над пустынным полем, серая дорога режет поле, и на ней сидит, закрывая небо, огромная женщина; лицо её так высоко, что его не видно, она, как гора, вся чёрная и так же изрыта морщинами, — приподняв руками груди свои, большие, как холмы, она подаёт их кому-то и говорит ласково:

— Чтобы род и плод увеличился, и во имя духа святаго, сына пресвятыя богородицы, и на посрамление дьяволово…

Хлынул дождь, и пьяный остробородый человек в енотовой шубе закричал:

— Кто меня знает? Никто меня не знает! А мои стихи лучше Надсона…

Под забором, в крапиве, дёргаясь и жалобно мяукая, умирает ушибленная кем-то кошка, половина красного кирпича лежит рядом с нею, а на ветке качается ворона, косо, неодобрительно смотрит в глаза Макара и говорит, скучно упрекая:

— А вы всё ещё не прочитали «Наши разногласия» [28 - труд Г. Плеханова — Ред.] и Циттеля, и Циттеля… [29 - Zittel Карл Альфред (1839–1904), немецкий геолог и палеонтолог, иностранный член-корреспондент Петербургской АН (1896). Труды по ископаемым животным (аммонитам, губкам и др.). Систематизировал палеонтологические знания в капитальных справочниках — Ред.]

Потом она летит над озером, её тень маленьким облачком скользит по воде, а старенький Христос, уже седой, но всё такой же ласковый, как прежде, удит рыбу, сидя в челноке, улыбается и рассказывает:

— В жарких странах люди чёрные, а душа у всех одинаковая, и у меня — как у них, и у тебя — как у них…

Макар не верит ему:

— Ты — бог, какая у тебя душа? У бога нет души…

Христос смеётся, взмахивая удилищем.

— Ой, чудак! Ну — сказал…

И отирает рукою мокрые, в слезах, удивительно ясные, очень печальные глаза.

А Макар сердится:

— Ты почему людей не жалеешь?

— Я — жалею, они сами себя не жалеют… — и он машет маленькой, сухою ручкой в сторону далёкого синего озера.

На берегу, на сыром песке лежит бородатый утопленник в красной рубахе, лицо — огромное — распухло, глаза вытаращены, а губы надуты, над ним стоит урядник и говорит, поплёвывая:

— Марина Николаевна, — тьфу, — кланяется вам… — вот дух какой! Тьфу!..

И рыжебородый священник, обмахиваясь соломенной шляпой, соглашается:

— Дух — мёртвый… А Марина — дура подлая…

Он тут же, этот бескрылый, мёртвый дух: он — круглый, как пузырь, глаза у него разные, это ясно видно, хотя оба они не имеют зрачков и смотрят на Макара двумя мутными пятнами, одно — зелёное, другое — серовато-жёлтое, смотрят долго и мучительно мешают понять что-либо…

Эти картины движутся бес/конечно, бессмысленно и, оскорбляя своей навязчивостью, — бесят; Макар сердито отгоняет их, кричит, хочет бежать, но каждый раз, когда он пытался спрыгнуть с койки, боль в груди и в спине будила его.

В одну из таких минут он услышал над собою зловещий шёпот:

— Профессор Студентский, ш-ш…

У койки встал человек с опухшим лицом, он приказал:

— Снять перевязку!

Он не понравился Макару. Люди в белых халатах обнажили грудь Макара, профессор, тыкая в неё холодным и тяжёлым пальцем, стал громко говорить:

— Здесь мы видим совершенно правильную картину…

Макар слушал и злился — профессор говорил не то, неверно…

— Дня через три он должен умереть…

— А я — не