тётки:

— Ванька-то, гляди, поехал ли? Недавно ещё, незадолго до стада, видела я его около моста, выпивши он, с девками стоял…

— Молчи, тётка! — сказал Николай.

— Чего? — спросил отец, испуганно вытаращив глаза, — чего шепчешь?

— Я ничего, батюшка…

А старик, точно не веря ему, допрашивал, едва двигая сухим языком:

— На чьей лошади?

— Ванюшка-то?

— На чьей?

— На своей…

— О-ох, — застонал мельник, прикрыв глаза, — на нашей надо было, на нашей…

— Хромает…

— Торопить надо, что вы-и…

Он снова начал бредить и стонать.

Николай отошёл к окну и сел там, задумавшись; он не помнил, чтобы отец когда-нибудь хворал, и ещё в обед сегодня не верил, что старик заболел серьёзно, но теперь — думал, без страха и без сожаления, только с неприятным холодком в груди: «Пожалуй, не встанет. Узнают, что не посылал я за доктором — осуждать будут, нарочно, скажут, сделано это…»

За рекой над лесом медленно выплывал в синее небо золотой полукруг луны, звёзды уступали дорогу ему, уходя в высоту, стало видно острые вершины елей, кроны сосен. Испуганно, гулко крикнула ночная птица, серебристо звучала вода на плотине и ахали лягушки, неторопливо беседуя друг с другом. Ночь дышала в окна пахучей сыростью, наполняла комнату тихим пением тёмных своих голосов.

У постели шептались женщины:

— Умный мужик был Хомутов-то…

— Живи, как все, небойсь, никто не тронет…

Николай вспомнил бородатого рослого мужика с худым, красивым лицом и серьёзными добрыми глазами, вспомнил свою крёстную сестру, бойкую, весёлую Дашутку, и брата её Ефима, высокого парня, пропавшего без вести. Слова тётки напомнили ему рассказы Рогачёва, обвинявшего отца в том, что он разорил и довёл до тюрьмы кума своего Хомутова, и теперь, слушая шёпот Татьяны, Николай испытывал двойственное чувство: её слова как бы несколько оправдывали его холодное отношение к отцу, но, в то же время, были неприятны, напоминая о Степане, — не хотелось, чтобы Степан был прав в чём-либо.

— Будет, тётка! — сказал он. — Лучше вот — как насчёт доктора-то? Не посылал ещё я за ним, думал, обойдётся без него. Послать, что ли?

Женщины замолчали, слышнее стал зовущий на волю звон воды — потом старуха Рогачёва тихонько и как бы с некоторой обидой сказала:

— Что ж — иной раз и доктора помогают…

— Уж лучше позвать бы, коли просит он, — подтвердила Татьяна.

— Тогда придётся самому мне ехать — кого пошлёшь?

— Дашку можно, — предложила тётка. — Я схожу, найду её, она на селе шлёндает где-нибудь с парнями…

— Нет, — сказал Николай, подумав, — я сам съезжу верхом…

Татьяна удивилась:

— Почто верхом? А доктор как?

— У него лошадь есть. Да, может, ещё не застану…

Последние слова вырвались как-то сами собой, Николай тотчас понял, что они — лишние, и добавил:

— Он ведь тоже гоняет день и ночь…

— Теперь, летом-то, не так, — заметила Рогачёва.

Николай подозрительно взглянул на неё и вышел из комнаты, а вслед ему, точно подгоняя, текло густое храпенье задыхавшегося старика.

Он вывел коня, бросил на хребет его вчетверо сложенное рядно и шагом съехал со двора в открытые тёмные ворота.

— С богом, — сказала Татьяна.

— Спаси бог, — ответил он машинально.

Ему не хотелось ехать через мост и селом, он направил лошадь вдоль реки — там, версты на четыре ниже плотины, был брод, а ещё дальше — другой, новый мост. Ехал шагом по узкой тропе, среди кустарника, ветки щекотали бока лошади, она пугливо прядала ушами, качала головой и косилась, фыркая. Справа по