высоко вздёрнутыми подолами спереди, квёлых, осыпанных язвами золотухи детей, видел пьянство, распутство, драки и всюду грязь, от которой тошнило. Люди в этой грязи — точно черви…

Он знал, что всё село ненавидит и боится мельника Назарова и что часть этой ненависти отражённо падает и на него. Фаддея Назарова не любили за богатство, за то, что он давал деньги в рост, за удачу во всех делах и распутство.

«Я при чём тут? — мысленно возражал людям Николай, проникаясь враждебным чувством к ним. — Али я виноват?»

И, считая себя несправедливо обиженным, он втайне обвинял отца за это наследство. Бывали дни, когда хотелось мира и дружбы с людьми, а отовсюду на него смотрели косо, недоверчиво или же заискивающе, подхалимисто. Однажды, стеснённый этой злобой и фальшью, Николай угрюмо сказал Рогачёву:

— Зря мужики на меня волками-то глядят…

— Н-да, — протянул Степан, опуская глаза. — Торопятся…

Николай не понял его.

— Куда — торопятся?

— Это они — в счёт будущего, — подумав и усмехаясь, сказал Рогачёв.

— А может, я добра хочу им? — сердито воскликнул Назаров. — Как знать, чем я для них буду?

— Стало быть — не ждут они добра, — снова задумчиво молвил Степан и, вздохнув, добавил: — Гляжу я на всё и думаю: легко быть худым человеком, а хорошим — трудно! Ей-богу, так!

— Обидно это мне! — сказал Николай.

Рогачёв не ответил, не взглянул на него, и Николаю подумалось: «И ты такой же, как все…»

На том берегу, в доме Копылова, зажгли огонь, светлая полоса легла по дороге к мосту, и в свете чётко встали три тёмные фигуры, в одной из них Николай сразу узнал Степана, а другая показалась похожею на Христину. Он посунулся вперёд, схватившись рукою за дерево, а люди окунулись в темноту и исчезли, потом стал слышен шум шагов и девичий смех. Назаров не торопясь пошёл к мельнице, но тотчас повернул назад, сбежал под мост и присел там, в сырости и запахе гнилого дерева. Чуть слышно журчала вода, шаркая о песок берега, на гладкой полосе реки дрожали отражения звёзд, бухали по мосту тяжёлые шаги, стучали каблуки женских башмаков и ясно звучал голос Рогачёва:

— Вот теперь вы и то и сё, капризитесь с парнями, дурите и будто бы считаете их ровней себе, а как повыскочите замуж, и — кончено! Всё равно как нет вас на земле, только промеж себя лаетесь, а перед мужьями — без слов, как овцы…

— Скажи-ка мужу слово-то! — весело воскликнула одна из девиц, и Назаров по голосу узнал бойкую подругу Христины, Наталью Копылову. — Чать он — власть, сейчас за волосья сгребёт…

— Не допускай!

— Рада бы, да силы не дано…

Они остановились как раз над головою Назарова, — сквозь щели моста на картуз и плечи его сыпался сор.

— Дальше не пойдёте? — спросил Степан.

— Я — нету, а вот Кристя, чать, пошла бы, до мельницы, до милёнковой…

— Видала я его нынче, — тихо и медленно выговорила Христина, и Назарову показалось, что слова её небрежны, неуважительны.

— Ну, я иду…

Рогачёв сошёл с моста, а девицы пошли назад, и Наталья тихонько запела:

Встретишь милого мово,
Скажи — я люблю его…

— Так ли, Кристюшка?

— Невесёлый он у меня, милый-то…

— Невесел, да — богат.

— Ну-у…

— Ничего, раскачаешь! Ох, девонька…

Шаги заглушили слова Натальи.

Напряжённо вслушиваясь, Назаров смотрел, как вдоль берега у самой воды двигается высокая фигура Степана, а рядом с нею по воде скользило чёрное пятно. Ему было обидно и неловко сидеть, скрючившись под гнилыми досками; когда Рогачёв пропал во тьме, он вылез, брезгливо отряхнулся и