гроба. Денежкин сунул монеты в карман, попробовал закрыть дверь, она заскрипела, но не закрылась.

— Починить бы надо, плотник, — сказал он.

Баландин скупо ответил:

— Заплати — починю.

Локтев, сунув пальцы рук за пояс штанов, посвистывая сквозь зубы, прищурясь, смотрел через деревню вдаль, в луга, обрезанные чёрной стеной хвойного леса. Над лесом ещё пылали огненные облака, солнце уже расплавилось в их кипящем огне. Над деревней выяснялась серебряная и как бы прозрачная луна.

— Шумят, — сказал, улыбаясь, тихий мужик Самохин.

— Тому есть причина, — объявил Баландин. — Деньги делят за быка. Собирались делить вчера, да староста с Кашиным в Мокрое ездили зачем-тось. Айда, братцы!

Пошли, но Денежкин, шагая рядом с плотником, сказал:

— Стойте! Там, наверно, тоже отчислят на пропой души, так нам наши деньги, может, разделить по полтине для завтрашнего дня? Завтра — воскресенье. Опохмелимся.

— Не-е, — пискливо протянул Баландин. — Это — не сойдётся! Я — питух слабый, мне подай мои шесть тридцать! Я эту сумму с кожей вырву, с пальцами.

— Не вырвешь, — вмешался Локтев. — За быка деньги в недоимки пойдут.

— Это — кем решено-установлено? — завизжал плотник.

— Мной. Я установил, — сказал Локтев, усмехаясь, и успокоил Баландина.

Плотник пренебрежительно махнул рукой, говоря:

— Ну, ты — это ничего! Тебя, друг, мир не послушает.

— А меня? — спросил Денежкин.

— И тебя. Вы оба — миру не головы, — забормотал плотник, ускоряя шаг, и вплоть до деревни почти непрерывно он взвизгивал, повторяя в разных словах одну мысль: — Миром, люди божий, двигает мужик отборно крепкий, да-а! Яко на небеси, тако и на земле божией. Чины: ангелы, архангелы, керувины, серафины…

Денежкин, хрипло и резко похохатывая, вставлял пропитым голосом:

— Херувины, керасины, ах, старый чёрт! Выдумает же!

— Нет, я не чёрт! Я — богу раб, царю — слуга вечный! Вот кто я! Я, брат, божественно думаю-рассуждаю, да-а! Мужик-крестьянин показан в нижних чинах, из него генерала не состряпаешь, нет! Не бывало того, ну и — не будет…

— В морду тебе дать, — лениво сказал Денежкин и снова заговорил о том, что два рубля надобно разделить, но его прервал Локтев; он поравнялся с плотником, взял его за плечо и, заглянув в лицо ему, сказал:

— Ты, чиновник, вот что объясни: вот мы — Краснуха — общество, верно?

— И верно! А как же? Ты не дави плечо мне, не сбивай с ноги.

— Потерпишь, — сказал Локтев, ещё более замедляя шаг. — Так, значит, общество, общее дело делаем, так?

— Ну и так!

— Однако — у одних хлеба много и они его на сторону продают, а в деревне — нищие. Это правильно?

— Нет, неправильно! — визгливо крикнул Баландин.

— Ага! — сказал Денежкин, усмехаясь.

— Неправильно, — кричал плотник. — Не первый раз слышу я эти твои слова, а они — не твои! Это — от учителя, сукина сына, прости господи, это от него, смутьяна! Он, козёл чахлый, смуту здесь сеял, он это!

Локтев остановился, оттолкнул Баландина от себя и, размахнувшись, ударил его по виску. Плотник не охнул и очень легко свалился на землю, а Денежкин дал ему пинка ногой и с удовольствием сказал:

— А полтинника ты не получишь, хе-хе! Проспорил полтинник…

Плотник лежал неподвижно. Самохин, не останавливаясь, не оглядываясь, ушёл вперёд. Денежкин и Локтев посмотрели на плотника и тоже пошли.

— Лежит, — сказал Денежкин. Локтев промолчал, но через несколько шагов твёрдо выговорил:

— Многим надо бы морды бить. Тоска!

— Да, — согласился Денежкин. — Я, как выпью, так