крестясь, поклонился могиле и быстро пошёл прочь.

— Хитрый, — сказал Денежкин, подмигнув и усмехаясь. — Бежит, боится — на водку потребуем.

Лопатой и ногами сбросили рыжую землю в могилу. Баландин любовно охлопал холмик земли лопатой, ребятишки разбежались по погосту, собирая первые цветы между могил; у одной из них опустилась на колени Татьяна Конева, Малинина и Рогова молча крестились, кланялись земле. Денежкин шагнул к Роговой и сказал:

— Ну, давай на четверть.

— Это что ещё? — удивилась Рогова.

— А ты — без разговоров! Давай!

— Правильно! — подтвердил Локтев, усмехаясь. — Что ж, мы даром время тратили?

— Да что вы, обалдели? — закричала Рогова. — Что он мне — муж, сын? Со старосты просите…

— Не спорь, Степанида, не отвергай! — вмешался Баландин, держа лопату на плече, как ружьё. — Дай нам помянуть человека, господь тебя вознаградит…

— А не дашь, он тебе стёкла в окнах выбьет, господь, — свирепо предупредил Денежкин.

— На бутылку дам, — согласилась Рогова, громко вдохнув воздух носом.

— Ну, ты, не торгуйся! — сказал Локтев спокойно, но глаза его нехорошо вспыхнули. — Ты от него неплохо попользовалась, чихнёт он — плати, мигнёт — плати! Это всем известно.

Денежкин протянул руку плотнику.

— Дай-ко лопату, я её лопатой по башке стукну.

Малинина быстренько побежала прочь. Рогова начала искать карман в своей юбке, рука её дрожала.

— Два целковых давай, — потребовал Денежкин. — Чтоб и на закуску хватило, слышишь?

— Не глухая, — пробормотала Рогова и подала ему два серебряных рубля и пошла прочь, шагая наклоня голову, вытирая лицо концом шали.

— Эхе-хе, грехи! — вздохнул Баландин, оглядываясь. — Надо бы ребятишек заставить хоть молитву спеть, они молитву поют, слышал я. Покойникам причитается уважение, а у нас как-то так… голо вышло.

Локтев искоса взглянул на него и пробормотал:

— Погоди, разбогатеем — барабан купим, с барабаном хоронить будем.

— Ну, пошли, — скомандовал Денежкин.

Татьяна Конева всё ещё молилась, дочь её сидела на соседней могиле, разбирая сорванные подснежники; сын, стоя за спиной матери, оглядывался, слушал, потом, когда все ушли, он положил руку на плечо матери и серьёзно сказал:

— Ладно уж, мам, будет, вставай, идём…


Погост — за версту от деревни, расположен на обширном, невысоком холме и был ограждён пряслом [45 - звено изгороди, колено забора, в длину жерди (2,5 саженей), в длину заборной доски, от кола до кола, от столба до столба; иногда и самая жердь — Ред.] но жерди давно и почти все исчезли — беднота растаскала на топливо, колья тоже повыдерганы, а четыре пустили корни и пышно разрослись в толстые ветлы. У подножья холма под ветлами торчала небольшая, старенькая часовня; подмытая дождями, она заметно наклонилась вперёд, точно подвигаясь с погоста к деревне. В ней отстаивались покойники в ожидании попа. Кресты и могилы были разбросаны так беспорядочно, как будто живые торопились зарыть мёртвых в землю и заботились о том, чтоб, как при жизни, свой покойник не очень приближался к чужим, чтоб ему хоть в земле-то посвободнее было. С погоста хорошо видно половину улицы, изогнутой по берегу реки, а другая половина, отделённая пожарным сараем, пряталась за группой старых берёз. Улица похожа на челюсть, в которой многие зубы загнили, а некоторые ещё крепки.

Четверо мужиков, закопав учителя, спустились, не торопясь, к часовне. Денежкин, подбрасывая на ладони две серебряные монеты, заглянул внутрь часовни, посредине её — деревянные козлы, на них ставили