сказал:

— Жениться надобно тебе.

Все вещи как будто протестовали против этого гостя, босого, с ремнём на голове, сухо скрипели половицы, дребезжало стекло лампы на столе, позванивало в шкафе с праздничной посудой, с подарками знакомых и отца-матери. Миронову было обидно, что столяр смотрит на всё, как на известное ему и обыкновенное, ничему не удивляясь, ничего но хваля.

«Конечно — завидует, но притворяется, что равнодушен, чёрт…»

Стекло в шкафе зазвенело громче — это столяр постучал пальцами по дверце.

— Глобус?

— Да.

— Вещь знакомая. Примерное изображение земли. Почему — медный?

— С музыкой.

— Не бывает, — сказал столяр, отрицательно покачав головою, и потребовал: — Покажи!

Миронов открыл шкаф, поставил глобус на стол и начал вертеть его; некоторые шпеньки уже выпали, другие — стёрлись; в стальной гребёнке не хватало зубцов, но всё-таки ещё можно было разобрать, что земной шар, вертясь вокруг оси своей, тренькает устало:

Чижик, чижик, — где ты был?

Столяр отшатнулся от стола, прислушался и негромко спросил:

— «Чижик»?

— Да, — ответил Миронов, грустно улыбаясь своим воспоминаниям и всё вертя глобус. Тогда столяр остановил руку Миронова, сам пощупал континенты, океаны, щёлкая ногтем медь, сел на стул, подумал.

— Это — откуда у тебя?

— Отец сделал.

— А почему — «Чижика» играет?

— Песня — детская, я маленький был…

— Так, — сказал столяр и, засунув в рот свой конец бороды, стал задумчиво мять его губами. Потом выдул бороду изо рта, точно струю огня, и, щёлкнув пальцем по Ледовитому океану, усмехнулся:

— Это штука забавная. Только — «Чижик», пожалуй, не соответствует инструменту, на нём — учатся, а тут — «Чижик». Ерунда! Что ж, отец — умный был?

— Да. Очень. Он был весёлый…

— Чудаки, — сказал столяр, всё присматриваясь к глобусу. И, вздохнув, поглаживая медь пальцем, окрашенным политурой, суховато и насмешливо заговорил:

— Просто, а — премудро: капля воды, несколько кусков земли, и обучают, что это висит в воздухе. Замечательно. И предполагается, что живут на этом шарике миллионы людей, а? Ловко догадались. Ты, сирота, веришь?

— А — как же? Ведь и я тут живу и вы, — скучно ответил Миронов.

Столяр встал, протянул руку.

— Ну — спасибо. До увиданья…

В кухне он остановился, схватив себя за бороду, и, усмехаясь, сказал:

— Вся штука в размере головы твоей, но, между тем, — а? Очень замечательно! Ну, всё-таки, «Чижик» — не подходяще! Это, сирота, тоже озорство и расчёт на удивление. Всё равно, как свистнуть за обедней. Тут не «Чижика» надо, а, например, «Господи — помилуй». Или — церковное, или — военное, солдатский марш, — трам-бум, трах-тах-тах…

Так, напевая марш, он и ушёл, столяр.

«Иди ты к чёрту!» — мысленно крикнул Миронов вслед ему.

Возвратясь в комнату, он хотел поставить глобус в шкаф, но заметил, что часть Северной Америки, лопнув, отклеилась, загнулась к югу.

— Это он содрал ногтем, болван!

Помуслив палец, Миронов привёл континент в должный порядок и повернул земной шар на оси, — раздалось тихое треньканье, зазвучала детская песенка, искажённая временем. Миронов вздохнул, думая:

«Пожалуй, это — верно. Лучше бы другое что-нибудь. А — что?»

Вспомнились песни, тоже неподходящие:

По улице довольно грязной,
Шатаясь, шёл наш друг Иван
Довольно пьян…

Вспомнилась любимая песенка отца:

Семь су,
Семь су,
Что нам делать на семь су?

Какие ещё есть песни?

Я хочу вам рассказать, рассказать, рассказать…

Кусок